Варя молчала, задумчиво закусив губу. Пукирев не торопил свою спутницу – но и не сводил с неё упорных глаз. Наконец, Варя медленно выговорила:

– Василий Владимирович, вы не берите моё мнение к душе близко. Я ведь ошибаться могу и ни учителем, ни критиком для вас служить не силах. Но…

– Прямо, без реверансов, Варвара Трофимовна, прошу вас! – уже сердито перебил её художник.

– Извольте. – решилась Варя, останавливаясь посреди переулка и поднимая на Пукирева серьёзный взгляд. – Вы ведь, как говорили, в эскизе своего друга изобразили? И невесту его?

Пукирев, удивлённый, молча кивнул.

– Мне это показалось… показалось бестактным. Не сердитесь! – перебила она саму себя, видя, как сошлись на переносье густые брови художника. – Я предупреждала вас, что не могу судить ни о технике, ни о колорите – да, по-моему, там и судить-то нечего, безупречно всё! А вот судьба друга вашего – о ней подумать стоит. Господин Варенцов вашу работу видел? Одобрил ли?

– Право, ему сейчас не до моих картинок. – с запинкой сказал Пукирев, который явно ожидал каких угодно слов – но не этих. – Он в полном упадке оттого, что Поленьку за другого отдали, и…

– Василий Владимирович, мне кажется, напрасно вы это сделали. – тихо, но твёрдо сказала Варя. – Я вам не указ, но… Жаль, право, и Варенцова, и его невесту. Мало того, что жизнь у обоих сломана, так ещё и на общий вид её выносят! Ведь все ваши друзья их узнали, и разговоры на всю Москву, и… Нужно ли это?

– Я… совсем об этом не подумал. – растерянно сознался Пукирев. – Варенька, так вы полагаете…

– Мне кажется, что… коли вы друзей своих изображать берётесь, так хотя бы согласья спросить надо было бы! – почувствовав, что фраза эта звучит нравоученьем, Варя покраснела до веснушек и поспешно сказала, касаясь рукава расстроенного художника. – Но я, Василий Владимирович, только мысль свою высказала! Вы на неё ни обижаться, ни…

– Я ничуть не обижен, Варенька. – вполголоса отозвался Пукирев, глядя себе под ноги, на серую уличную пыль. – Я всего лишь чувствую себя полным болваном – и только. Вот ведь чёрт… и впрямь, верно, нехорошо вышло… свалял дурака! СерёжкаВаренцов, пожалуй, мне теперь ещё и морду набьёт! По-купечески, от всей души! А я и сдачи дать не смогу, ибо виноват кругом! Теперь ведь и не поправить! Так, дурень, собственным эскизом восхитился, что немедля показывать побежал! И все наши уже видели и теперь по городу раззвонят! Ох, Варенька… ну что бы вам было вчера приехать?!.

Варя только вздохнула. Помолчав, попыталась утешить:

– Да вы до времени не убивайтесь, Василий Владимирович. Эскиз – не картина, его на выставку не отдавать. Вот когда будете картину делать – исправите всё, что нужным сочтёте. А коли господин Варенцов вам подлинно друг, то он простит. Вы ведь не со зла и не чтоб сплетню пустить…

Пукирев только отмахнулся с тяжёлым вздохом. В молчании они дошли пустыми переулками до Полянки. У белошвейной мастерской художник пожал Варе руку и безмолвно откланялся.

Варя поднялась на второй этаж, в свою комнату. Сбросила мантилью, расстегнула ворот платья – и долго стояла у раскрытого окна, теребя в пальцах край полотняной занавески. Из этого состояния её вывел донёсшийся с Ордынки перестук копыт, скрип колёс и басистое извозчичье «Стоя-а-а-ать, нечистая!» Экипаж остановился прямо у ворот дома Камариной. Варя с любопытством свесилась через подоконник – и сразу же увидела бегущую через двор брюнетку в белом платье. Через минуту в комнату вихрем кружев, блондов и шёлка ворвалась Аннет Тоневицкая.

– Варя! Варенька! Боже мой, наконец-то! Приехала!

– Здравствуйте, барышня! – улыбнувшись, ответила Варя. Смуглое, живое, как у итальянки, лицо Аннет сразу же погасло:

– Ну вот… так я и знала! Снова «барышня»! Снова «вы»! А сколько, ну сколько раз я тебя просила! В каждом письме уговаривала! Неужели так трудно?..

– Право, трудно. – честно ответила Варя. – Ну что мне делать, если я с детства так привыкла?

– Так надо же отвыкать! Ведь сколько можно! – Аннет, держа подругу за локти, жадно и весело вглядывалась в её лицо. – Господи, как же ты изменилась! Как повзрослела, похудела! Как тебе загар этот к лицу! И глаза ещё ярче стали, просто… просто зелень весенняя, изумруд! Необыкновенно хороша! Коля вчера весь вечер только о тебе и говорил! Мы с ним ночь напролёт не спали – вспоминали Бобовины, и тебя, и твоего батюшку… И я с утра, едва класс отсидев, понеслась! Боялась, что ты убежишь куда-нибудь в гости, и мы снова не встретимся! Ты ведь насовсем в Москву, не правда ли?

– Давайте, барышня, я хоть самовар принесу! – едва сумела вставить слово Варя. – Вы присядьте, чайку вам налью… Сию минуту буду, не скучайте!

Она вышла. Аннет вздохнула, грустно покачала головой. Встав, прошлась по маленькой комнате, выглянула в окно. Глубоко задумалась о чём-то, глядя на буйно разросшуюся в палисаднике крапиву. Её тонкие брови сдвинулись, придав юному, свежему лицу неожиданную грусть. И, когда Варя вернулась, неся перед собой на вытянутых руках огромный самовар, Аннет молча подошла и помогла установить плюющееся кипятком чудовище на стол. Затем, глядя через стол на Варю, негромко сказала:

– Вот что, Варенька… мне надобно с тобой серьёзно говорить. Я давно ждала случая, хотела даже написать, но в письмах такие разговоры не ведутся, да и… Варенька, я должна просить у тебя прощенья!

Варя всплеснула руками, разом став похожей на ту крестьянскую девочку, которая когда-то робко топталась у дверей господского дома.

– Господь с вами, барышня!.. Да за что же?!

– Да вот за это самое. – Аннет, вздохнув, села напротив и подпёрла подбородок кулаками. – За «барышню». За то, что ты до сих пор видишь во мне… хозяйку. За то, что я писала тебе письма в покровительственном тоне – да ещё обижалась на то, что ты мне не отвечаешь или отвечаешь холодно. Варя, поверь, я всегда тебя любила! Но есть вещи, которые трудно понять в шестнадцать лет! И ещё трудней вытравить из себя проклятое воспитание! Я ведь до недавних пор о многих вещах и не задумывалась… мне только здесь глаза открыли… право же, Варенька, это правда! Вот так живёшь на свете год за годом и как должное принимаешь, что ты одета, обута, здорова, что каждый день обед и ужин на столе… что другие люди работают для того, чтобы у тебя всё было… Варенька, я на тебя обижалась, – а ты-то, верно, обо мне такое думала!.. Ты ведь, должно быть, и дружбу мою принимала лишь потому, что отказать боялась! Мне, барышне своей! Ведь у меня… не смей меня перебивать! Я и сама сейчас собьюсь превосходно!

– Да, Анна Станиславовна… барышня… Послушайте меня…

– Нет, это ты послушай! Я тебе дело говорю, Варенька, я уже столько времени об этом думаю! А если бы не эти господа… и не маменька… и не Андрей Петрович… – при упоминании последнего имени Аннет вспыхнула, но встревоженная Варя не заметила этого. – А ведь, если посудить, – я самая бесполезная вещь на свете! Живёшь бессмысленно, ничего не делаешь, никому от тебя никакой пользы, как гусеница какая-нибудь под листом или крыловская Стрекоза… – в голосе Аннет вдруг зазвенели слёзы. – Ты не поверишь, что мне иногда приходится выслушивать на наших вечеринках! И ты обо мне всегда думала, как о взбалмошной дуре, которая от нечего делать с деревенской девчонкой забавлялась, музыке её учила, и это тоже…