Закатов повторно назвал себя. Они с хозяином раскланялись, обменялись рукопожатиями и прошли в дом.

Казарин оказался сутулым человечком лет сорока с намечающейся плешью и одутловатым, болезненно жёлтым лицом, которое сильно портил срезанный куриный подбородок. Разговаривая с Никитой, он чрезмерно и как-то подобострастно кланялся, без нужды одёргивал сидящий на нём колом коричневый сюртук, всплёскивал короткими руками с небрежно обрезанными ногтями и распространял вокруг себя удушливый запах одеколона, который, без сомнения, призван был заглушить вчерашний перегар.

– Прошу великодушно, присаживайтесь! Сейчас Гранюшка лафиту принесёт, чтобы, так сказать, за доброе знакомство… – суетился он, усаживая Никиту в глубокое и неудобное кресло с вылезшей обивкой. – Душевно рад видеть, много хорошего слышал, весь уезд, можно сказать, на вас молится, да-с…

Закатов лишь усмехнулся про себя, понимая, что ничего хорошего об уездном мировом посреднике Казарин от соседей услышать не мог. Только сейчас ему пришло в голову, что фамилия Казарина была ему смутно знакома. Но где и от кого он слышал об этом господине, Никита, хоть убей, не мог вспомнить. «Верно, кто-то из соседей рассказал… Казарин ведь не местный, недавно усадьбу купил. И на что ему эта развалюха с сорока десятинами сдалась?»

Некторое время Закатов вежливо поддерживал разговор о вспашке и зеленях, искренне похвалил вороную Наяду, с грустью убедился, что продавать её хозяин не намерен, узнал, что пахать у Казарина некому, поскольку в Прохоровке у него всего лишь четыре души, – «И те, мерзавцы, работать отказываются!» Затем выпил рюмку довольно скверного лафита, получил уверения в том, что обед будет готов с часу на час, и осторожно приступил к делу.

Дурные предчувствия Закатова полностью оправдались. Услышав, что от него требуют выпустить из усадьбы бывших крепостных, Казарин сразу же забыл о радушном гостеприимстве и принялся визжать. Никита, которому по должности приходилось выслушивать такие ноты протеста уже раз двести, даже не пытался вставить слово. Сидел, смотрел в окно, за которым догорал закат, и в который раз лениво думал: отчего люди так глупы?..

– Да с какой же стати, сударь мой, я их выпущу?! – брызгал слюной Казарин. – Зачем же им ехать куда-то, когда они – мои?! Я их два года назад у прежнего хозяина, Аполлона Иваныча Одонцева, вместе с домом и землёй купил, восемнадцать тысяч кровных своих отдал, все бумаги должным образом оформлены, – и теперь, выходит, на четыре стороны пусти?! Вы, господин Закатов, это законным находите?!

– Самым что ни на есть законным, господин Казарин. – устало сказал Никита. – Если бы у Фёдора с вами были какие-то земельные споры, вы ещё могли бы возражать. Но поскольку имущественных разногласий нет…

– Имущественных?! – воздел руки к потолку Казарин. Рукава его сюртука сползли к локтям, выставив на обозренье обтрёпанные, грязные манжеты. – А кто их, подлецов, кормил и поил два года-то? Одевал их кто? Да я же за них деньги, понимаете вы, деньги живые заплатил! И кто мне теперь убытки возместит? Кабы Федька, мерзавец, хоть выкупиться захотел, – так ведь нет!

– Он и не должен выкупаться. Алексей Порфирьевич. Вы ведь умный человек и с Манифестом Его величества знакомы. Ни крепости, ни рабства более не существует, и…

– Так, выходит, я по милости этих скотов должен убытки терпеть? – заверещал Казарин, выкатив блёклые глазки и окончательно сделавшись похожим на всполошённую курицу. – Я, сударь мой, человек небогатый, супругу имею и на деток надеюсь, так что войдите же в моё положение! При моей бедности – да ещё терпеть лишения! Оскорбления от хамов?!

– Я готов вас понять, но глупо спорить с законом. – пожал плечами Закатов, рассматривая на свет мутную лафитную рюмку. – Не вы один несёте убытки. Тем не менее, не могу вам позволить удерживать здесь этих людей. Вы их купили два года назад, это верно…

– …и документы на это имеются!

– Которые более не имеют веса. Вы как помещик обязаны это знать и понимать. Мне известно, что вы силой держите под замком свою бывшую дворовую. Потрудитесь здесь, в моём присутствии, её выпустить.

Казарин схватился за голову и театрально задрал подбородок в потолок. В наступившей тишине Закатову вдруг послышался слабый звук – не то вздох, не то стон, раздавшейся из-за соседней двери.

– Фимка сидит там?

– Что-с? Где-с? В комнатке-с? – с Казариным вдруг произошла такая разительная перемена, что Никита даже слегка испугался. Алексей Порфирьевич перестал размахивать руками, сразу как будто сделался ещё меньше ростом, пугливо огляделся на запертую дверь, затем почему-то выглянул в сени и севшим голосом сообщил:

– Там, изволите видеть, супруга моя… Она несколько нездорова и к нам выйти не может, так что прошу прощения…

– Весьма сожалею. – скрывая изумление, сказал Закатов. – Алексей Порфирьевич, я вынужден вернуться к нашему спору. Я попрошу вас немедленно освободить горничную.

– Но я не позволю!.. – взъерепенился было опять Казарин. Но Закатову уже надоело это представление. Поставив пустую рюмку на стол, он официально-безразличным голосом произнёс:

– Иначе я вынужден буду обратиться к становому и поставить в известность предводителя. То, что вы делаете, – прямое подстрекательство к бунту, а в уезде много достойных людей, которым никоим образом не интересно…

– И не совестно вам, сударь? – послышался вдруг певучий голос из сеней, и Никите вторично пришлось испытать немалое изумление, когда в комнату царственной походкой, как хозяйка, вошла экономка Казарина. Она внесла свечи в старом медном шандале с тремя гнёздами, и её лицо, озарённое язычками пламени, показалось Закатову ещё красивее и надменнее – словно маска языческой богини. Поставив свечи на стол, экономка повернулась к Закатову и упёрла полные руки в бока:

– И как же это теперь велите на свете жить, коли и господа стыда не имают? По какому-такому праву вы Фимку на волю пущаете? Она – Алексея Порфирьевича вечная раба, за деньги купленная! Я вам так скажу, сударь…

– Ещё не хватало мне, милая, с тобой рассуждать об этом. – холодно оборвал её Закатов. – Будь добра, поди вон, мой разговор с барином не окончен.

– Это мне-то выйти?! – красавица с невероятным удивлением воззрилась на Закатова. – Да ведь я тут, слава богу, не девка дворовая! Алексей Порфирьич, это что же за…

– Гранюшка, милая, поди, поди, поди… – залопотал, как заяц, Казарин, и его обвисшее личико исказилось самым откровенным ужасом. – Поди, ради Бога, не вмешивайся… Господин мировой посредник совершенно прав, и… и выпусти, в конце концов, эту дурёху! Пусть идёт куда знает! Никита Владимирович, вы неверно меня поняли, я и в мыслях не держал… Но согласитесь, это же обидно! И убытки, опять же… Столько лет кормить этих мерзавцев, ничего не жалеть, самому с супругой голодать, а тут… такая неблагодарность чёрная… впрочем, как знаете, закон есть закон… Не нам, грешным, государя судить!

«Ну и ну… Что же здесь творится?» – с растущим недоумением думал Никита, глядя на то, как экономка, наградив своего барина полным презрения взглядом, величаво выходит из гостиной. В сенях загремели ключи. Послышался голос Грани: «Выходи, подлянка! Иди, покажись господам!»