— Но провожала-то его младшая? — заметил Поплавский.

— Это ничего не значит. Об этом могла ее попросить старшая сестра Глафира. Или это было ее собственное решение, все это не столь важно. Важно то, что этот господин тридцати с небольшим лет и есть главный преступник… Ладно, хватит покамест рассуждений. Я хочу осмотреть место преступления. — Воловцов поднялся со своего кресла. — Вы не имеете ничего против, чтобы сопроводить меня к месту преступления и принять участие вместе с городовым Самохиным в парочке экспериментов?

— Ничуть, — ответил Поплавский и разрешил себе чуть улыбнуться. — Я весь к вашим услугам…

В Москве бродяге затеряться легче всего на Хитровке, что в Белом городе меж Покровским бульваром и Солянкой. Ночлежки, доходные дома с дешевыми квартирами, трактиры с тайными комнатками, где можно скоротать ноченьку-другую с какой-нибудь мамзелькой из средней руки проституток или уговориться с фартовыми о новом прибыльном дельце… А еще грязные нумера с лежанкою и обшарпанным комодом по двугривенному и меблированные комнаты от сорока копеек до рубля в сутки — всего этого во множестве имелось вокруг Хитровского рынка. Да и на самом рынке подворья также имеются, которые все же получше ночлежек, но похуже меблирашек. Словом, выбирай, что тебе по душе да по карману. Георгию с его пашпортом на имя лаишевского помещика, конечно же, не пристало снимать ночлежку вместе с пропойцами и забулдыгами, нищими, беспашпортными и прочей рванью, да и нумера и меблирашки были ему не с руки, а вот квартирка в доходном доме — то, что надобно. И глаз посторонних нет, и спокойствие гарантировано.

Так он и поступил: снял вполне приличную квартирку в лучшем из корпусов доходного дома Бунина, что располагался в бывшей усадьбе Лопухиных. Две комнаты, кухня, а главное — черный ход во двор, прикрытый платяным английским шкафом из тика, сработанным в колониальном стиле.

Денежек оставалось два червонца: пару недель протянуть можно, а что дальше?

Нужно было провернуть прибыльное дело. Но как одному, в огромном городе?

Георгий не случайно снял квартирку на Хитровке, месте, для бродяг родном и душевном. Еще роднее был для них трактир «Каторга», как прозвали его те, кто был не в ладах с законом и знавал и этапы, и пересылки, и каторжные тюрьмы. Двухэтажный трактир «Каторга» располагался в доме генеральши Елизаветы Платоновны Ярошенко прямо на Хитровской площади и был облюбован фартовыми и «обратниками», то есть уркачами и беглыми каторжанами. В «Каторгу» и направил свои стопы после недельного пребывания в Москве «обратник» Георгий Николаевич Полянский, по пашпорту дворянин Иван Иванович Волков, помещик Лаишевского уезду Казанской губернии…

Перед входом в трактир пришлось поклониться: дверь была слишком низка для его роста.

Из трактира пахнуло табачным дымом и сивушным духом. Когда Георгий вошел, он даже не сразу увидел, что внутри, настолько все было в тумане табачного дыма и пара от влажной духоты.

Потом взору открылись столы с сидящими за ними уркаганами и их бедовыми марухами, невысокая сцена с небольшим оркестром и шансонеткой, поющей что-то о неразделенной любви, океане надежд, мечтах, предательстве лучшего друга и надежном товарище, который никогда не подведет, — финском ножике.

На Георгия тотчас уставилось несколько пар глаз, оценивающих стоимость одежды, в какой заявился Георгий в трактир, и масть гостя. Кажется, за соседним столиком, где сидели два бывалых бродяги, даже поспорили насчет Георгия…

Жора заказал чаю и сушек, поскольку вся остальная еда была столь сомнительного качества, что, поди, можно было и попортиться желудком. Не успел он отпить и пары глотков, как к нему подошел один из бродяг, что спорили насчет его:

— Присесть разреши?

Полянский молча кивнул и, макнув сушку в чай, отправил ее в рот.

— Мы тут насчет тебя с корешом моим поспорили, — сверля глазами лицо Георгия, произнес вор. — Он говорит, что ты — елда[18], а может статься, и переодетый михлютка[19], а я кумекаю, что ты — не петух и не дятел, а варнак, что из забугорных палестин[20]винта нарезал[21]. А то, что ты эдаким фредером[22]вырядился, так это ты фасон такой держишь, для дела надобный… А ежели что, мы тебе только «циферблат» подпортим, дабы дорогу сюда навеки заказать, и с миром отсель проводим. Ну а ежели ты михлютка легавый и дятел-стукачок, мы тебе гуртом ща арбуз[23]расколем, на куски порежем, запакуем и отправим частями в разные костры[24]. Корнуешь[25], о чем я тебе базлаю[26]?

— А если я варнак и ушел кукушку слушать[27]? — посмотрел на уркача Георгий. — Что тогда? Расцелуете?

— Тогда совсем другой базар! — Бродяга расплылся в улыбке и обернулся к своему корешу: — Серый, это свой брат, варнак, по-свойски петряет[28], как чистый вестовой. — Затем спросил: — Погоняло есть?

— Не без того, — ответил Георгий.

— Какое? — продолжал расспрашивать его вор.

— Сухорукий, — сказал Жора и посмотрел на свою левую руку.

— Это пошто же так? — тоже посмотрел на руку Георгия вор. — Вроде ты цельный.

— В забугорных палестинах ваньку валял[29], — пояснил Георгий. — Вот оно и пристало…

— Бывает… — Вор кивнул, встал из-за столика и сел к Серому. Они о чем-то пошушукались, время от времени поглядывая на Георгия, затем тот, что подсаживался к нему, сказал:

— Сухорукий, канай[30]к нам гакуру бусать[31]. А потом шмар дрючить будем. Бродяг гульных с почетом встречать надобно: у нас тут такое обращение с варнаками в давнем заводе…