неузнаваемую уже голову в край ступеньки и хрипел, что хочет к маме, он слышал маму, верните ему маму. Господин Канегисер искал хоть кого-нибудь с золотым кольцом и нашел его несколькими этажами ниже, в коридорах под конторой: солидный мужчина сидел на полу, привалившись к стене, и, улыбаясь устало и счастливо, пытался застегнуть рубашку, но мешали торчащие из-под разорванной кожи ребра. Темная груда рядом, которую господин Канегисер принял поначалу за скомканный пиджак, оказалась его внутренностями. «Никогда прежде я не видел, чтобы кто-нибудь умирал таким счастливым, — признавался господин Канегисер. — Я шел по коридору и завидовал им, утомленно, как после любовного акта, барахтающимся в лужах из крови и нечистот. Я чувствовал: они познали что-то такое, в чем мне было отказано. Это чувство потом выветривалось из меня долго, несколько суток, и лишь недавно я осознал, как близок был к грани даже не безумия, а какого-то антисуществования».

Наконец господин Канегисер, которого уже обгоняли всполошенные носители золота и серебра, приблизился к эпицентру — помещению с несколькими клетками, в которых держали неприрученных монад. Здесь были только трупы. Потом он смотрел видеозапись — несколько сотрудников тащили к кондильякову коробу упирающегося паренька, то есть кадавра, в котором была заперта в чем-то сильно провинившаяся монада. Кондильяков короб лишал воспитуемого духа всех внешних впечатлений, и этот своеобразный карцер обыкновенно усмирял даже самых буйных. Вот они направляются к коробу, паренек плачет и оглядывается на другие клетки, спустя мгновение кадавр обмякает и падает (беглую монаду потом, кажется, так и не поймали, и она, прикованная к этому месту своей оставшейся в склянке частицей, пополнила ряды тех, кто портил в конторе лампочки и издавал внезапные вопли через настенные динамики). А бравые сотрудники на видеозаписи, секунду назад сосредоточенно и даже с некоторой скукой выполнявшие свою рутинную работу, в едином благоговейном порыве опускаются на колени, начинают рвать на себе сначала одежду, потом кожу, потом мясо и протягивают к одной из клеток дрожащие ладони, на которых, как жертвенные дары, лежат куски их собственных внутренностей. Господину Канегисеру показалось, что они хотели буквально вывернуть себя наизнанку, вырвать и подарить не только кишки, но и самые свои души, и он попросил остановить запись, чтобы получше разглядеть их искаженные гримасой счастья и боли лица.

Монада, устроившая все это, по-прежнему находилась в клетке. Господин Канегисер почти ничего не написал о том, как выглядело это существо, упомянул лишь, что монады, способные физически изменять своих кадавров, встречались ему крайне редко и то, что он увидел, телесно не было вполне человеком, это было некое слияние, сплав, результат насильственной адаптации. Существо стояло, прижавшись лбом к прутьям, и казалось смирным и безмятежным, но когда оно взглянуло на Канегисера, тот ощутил всепоглощающее скорбное недоумение и потом уже задним числом понял, что оно, вероятно, принадлежало не ему, а еще не вполне вернувшейся в границы тела монаде…

***

— Вот, познакомьтесь, — сказал господин с золотым перстнем, гостеприимно распахивая перед Хозяином дверь. — Это Женечка. Поскольку пока не удалось определить, что это за вид, а имя так и не выбрано, мы для удобства нарекли монаду сами. В берлинской конторе у Женечки был только инвентарный номер, а нам не по душе эта немецкая сухость…

Хрупкое создание, неподвижно, как манекен, стоявшее в углу тускло освещенной комнатки, встрепенулось и сделало несколько нерешительных шагов им навстречу.

— Не бойтесь, в данный момент у Женечки печать на устах.

Хозяин не боялся, он внимательно разглядывал ангела, разгромившего берлинскую контору. Впрочем, в конце письма господин Канегисер резко менял тон, заявлял, что берет обратно свои слова о возможной ангельской природе монады, и резюмировал: «Забудьте о том, что я рассказал здесь, и простите за потраченное впустую время. Кажется, в процессе написания мне удалось пережить эти события заново и, собравшись с силами, все же преодолеть искушение. Потому высылаю вам этот отчет как пример любопытного психологического документа и надеюсь, что парижская контора примет меня благосклонно и безо всяких убийственных воплей». Господин Канегисер всегда мыслил своеобразно, а еще он небезосновательно опасался перлюстрации, на регулярность которой намекал еще во времена их личного общения.

Женечке действительно удалось изменить своего кадавра, смазав все личные черты человека, которому когда-то принадлежало это тело. Хозяин даже не мог сказать наверняка, кем был тот человек — мужчиной или женщиной. Он и прежде слышал о редких монадах с такими способностями, но никогда не видел их вживую. Весь облик Женечки был причудливой смесью угловатой хрупкости и скрытой силы: длиннокостные руки и ноги, тонкая шея без намека на кадык, широкие плечи и завидный рост. Серые глаза смотрели бездумно и слегка удивленно, похоже, монада так и не научилась придавать взгляду хоть какое-то выражение.

«Но мне не нужен второй фамильяр, я с Матильдой-то еле управляюсь, куда мне еще и ангела с трубным гласом», — подумал Хозяин, но промолчал, потому что знал: все уже решено наперед. Начальство никогда и ничего не предлагало, оно ставило перед фактом.

А господин тем временем рассказывал Женечкину предысторию: инцидент в берлинской конторе был, по счастью, единственным. Налицо медленный, но очевидный прогресс. Фамильяр, согласно отчетам, туповат и пока не слишком полезен в хозяйстве, однако великое дело перевоспитания духов, использование их сил и способностей в интересах человечества… Хозяин и тут мог бы сказать, что Матильда, покупая для него конфеты «Пьяная вишня» и рявкая на посетителей, вряд ли приносит такую уж пользу человечеству, но сник, мысленно сам себе возразив, что для него-то польза в этом есть, и немалая, он даже не в состоянии запомнить, какие деньги в каком осколке в ходу. То же крепостничество, думал Хозяин, глядя в безмятежные Женечкины глаза, только теперь мы стремимся выпороть на конюшне существ иного порядка.

В руках Женечки появилась картинка с изображением озадаченного серого котенка и словом «любопытство». С помощью таких картинок обучали общению неговорящих монад.

— Над мимикой и сложными предложениями вам, конечно, придется еще поработать. Пока обучение было обрывочным, Женечка слишком часто меняет хозяев, — встретив вопросительный взгляд, господин доверительно понизил голос: — Понимаете ли, каким-то образом этой монаде удается рано или поздно убедить своего Хозяина снять печать. Что, в свою очередь, приводит к потере второжизни.

— Вследствие воздействия монады или упразднения?

— Самоуправство всегда приводит к потере второжизни, и вам это прекрасно известно, — сказал господин с легкой улыбкой. — Но мы уверены, что вас это не коснется. Ваши успехи со сноходцем впечатляют. Мы