– Еще как изысканно получилось! – с энтузиазмом подтвердил гнупи.

Он был в восторге от такого отменного маскарада, и его аж до слез тронуло то, что господин собственноручно сшил для него кошачью маску и мышку.

– Приятно услышать мнение истинного ценителя, – промурлыкал Тейзург, и Шнырь напыжился от гордости.

После вчерашнего жертвоприношения его так и распирала сила: как будто кровь в жилах бурлит и поет, и он может носиться вприпрыжку хоть целый день без отдыха, и зажечь несколько дюжин шариков-светляков за раз, и еще по-всякому колдовать.

– Шнырь, твой главный враг сейчас – иллюзия всемогущества, – предупредил господин перед тем, как они при полном параде вышли на улицу. – В толпе не лезь людям под ноги, а то ведь наступят и не заметят. И не приближайся к стенам, на которых эти идиоты развесили цитаты из Шаклемонга.

– Если там заклинания, я почую!

– Насчет заклинаний не знаю, но тряпки превосходно горят. Держись подальше от всего, что может полыхнуть.

– Так они же Тевальда жечь собираются, а не все остальное поджигать…

– Больше ничего не скажу. Сам увидишь.

Хотелось поскорее узнать, что будет дальше. Гнупи аж приплясывал от нетерпения и не сразу понял, что с ним разговаривает остановившаяся рядом дама в большой, как колокол, юбке с розовыми оборками:

– Девочка, милая, как тебя зовут?

Ага, так и сказал… Голос его выдаст, поэтому молчок.

– Глименда не может сказать, как ее зовут, она держит в зубах мышку, – ответил вместо Шныря господин Тейзург. – Если она заговорит, мышка убежит. Глименда у нас играет в кошечку.

– Надо же! – умилилась дама с оборками. – А моя племянница такого же возраста приохотилась в собачку играть, даже просила, чтобы ее водили гулять на поводке. Дети такие фантазеры!

Другая дама, белобрысая и прилизанная, обратилась к своей спутнице, темноволосой красотке в клетчатом дорожном костюме:

– Видите, баронесса, каковы ларвезийские нравы? Дети играют в кошечек-собачек, и никто этого не пресекает! У нас сразу нашлись бы неравнодушные горожане, сообщили бы в Надзор за Детским Счастьем, и этих девочек, которые таскают в зубах мышей и гуляют на поводках, изъяли бы из нерадивых семей, чтобы отдать заботливым приемным родителям. А здесь никому нет дела…

Говорила она по-овдейски, но волшебный народец понимает любой человеческий язык – лишь бы он был сонхийский, а не иномирский.

– Меня больше огорчает то, что мои амулеты сдохли, – отозвалась баронесса неприветливым тоном, каким разговаривают с людьми, изрядно поднадоевшими. – Надо было из Суфлата плыть морем. Что ж, посмотрим на казнь и двинемся домой, пока они границы не закрыли.

Третья в этой компании, юная девушка с пышной копной светлых волос, заносчиво фыркнула.

– Грента, ты ведь знаешь, что меня это раздражает, – произнесла темноволосая со скрытой угрозой, и тогда Грента снова фыркнула.

– Казнь мы отсюда не увидим, – деловито заметила старшая иностранка. – Идемте, подберемся поближе?

– Идем, – согласилась вторая. – Тут еще от этой карги нафталином несет!

Они повернули к запруженной народом площади. Баронесса тянула за руку бледную, словно ей дурно, Гренту.

– Спасибо за «каргу», дорогая Лимгеда, – тихонько пробормотал им вслед господин, который тоже понимал по-овдейски.

Шнырь подумал, что нипочем бы не согласился быть маленькой девочкой в Овдабе: захочешь поиграть во что-нибудь интересное, а тебя хвать – и заберут. Нет уж, лучше быть гнупи, носить красную или зеленую курточку, бегать по ночам в деревянных башмаках и чинить пакости смертным.

Кем не собирался на площадь Последнего Слова, но все-таки пошел.

На нем была кургузая куртка с четырьмя внутренними карманами и удобным капюшоном – самое то для вора-амулетчика. На подходе к месту казни его несколько раз останавливали, заглядывали под капюшон, теряли интерес и пропускали.

Ловят не его, а Эдмара и рыжего, но могут ведь припомнить, что на службе у Тейзурга состоял амулетчик… Благодарение Ланки, не опознали. Ежели по уму, не надо бы ему сюда соваться.

Он знать не знал парня, которого собираются сжечь, а все равно было муторно. Время от времени он ощущал рвотные позывы и устремлялся к ближайшей мусорной куче – они в Аленде сейчас повсюду, на каждой улице. Но если б не пошел, стало бы хуже. Он надеялся на чудо: может, боги так или иначе вмешаются, поразят молнией Шаклемонга и выпустят приговоренного из клетки? А если не боги, то хотя бы демоны Хиалы, ведь Тевальда обвинили в «демонских пороках»… Без разницы кто, лишь бы не случилось этой жути.

Возможно, какая-то часть зрителей пришла сюда с такими же надеждами. Но хватало и сторонников Шаклемонга, и зевак, явившихся поглазеть из досужего любопытства.

Кем отметил, что и в толпе, и в окружающих площадь административных зданиях с остатками изуродованной лепнины рассредоточена целая армия амулетчиков. Если бы противники этой затеи взбунтовались и рискнули отбить жертву, их бы в два счета усмирили.

На стенах там и сям были развешаны куски парусины с поучениями Шаклемонга и хвалой королю Дирвену – крупными буквами, но сейчас, в сумерках, надписей не разберешь. Дощатый помост, на котором стояла обложенная дровами клетка, озаряли факелы, а площадь и окрестные переулки тонули в дымно-лиловом вечернем мареве. Еще и погода безветренная. Казалось, нервы того и гляди начнут рваться, как нитки, на которых подвесили тянущий к земле груз.

В клетку втолкнули человека с мучнисто-бледным лицом в пятнах кровоподтеков. Он что-то бормотал, вцепившись в прутья, однако его заглушил Шаклемонг, который с боцманским рупором взобрался на помост и начал говорить о засилье пороков, о своей борьбе за нравственные устои, о том, что сегодняшний день станет истинным праздником для всех, кто хочет воспитывать своих детей в скромности и добродетели. Его пытались перекричать люди в жреческих одеждах, но рупоров у них не было, и их живо оттерли от помоста молодчики из шаклемонговой гильдии.

Кем боялся, что его опять вырвет. Колени мелко дрожали, хотелось к чему-нибудь прислониться, но он стоял в гуще толпы. И за каким демоном его сюда принесло… Когда площадь озарило будто вспышкой фейерверка, и шарахнувшаяся людская масса поволокла его влево, он чуть не упал. Ну и дурак, нельзя тут падать – затопчут.

Справа по стенам заплясало яростное золотистое пламя, пожирая полотнища с надписями: оно мчалось по периметру, словно живое, а потом перекинулось на помост. На прутьях клетки сверкнула искра, в то же мгновение Тевальд с почерневшим лицом осел, как свалившееся с вешалки пальто. На Шаклемонге вспыхнул сюртук, и Незапятнанный с воем ринулся с охваченного огнем возвышения в самую гущу своих единомышленников.

Толпа колыхалась, как желе в сотрясаемой кастрюле. Теперь огненный вихрь метнулся по левой стороне площади, обращая в пепел прямоугольники смутно белевшей ткани. Пахло горелым, над головами кружили хлопья копоти.