На мусорной свалке я пыталась убивать крыс и ворон, которые претендовали на нашу еду. Однако ни одну из них я так и не поймала. Единственными живыми существами, которых мне когда-либо доводилось убивать, были докучавшие мне навозные мухи. О том, что на животных можно охотиться, чтобы их убить и съесть, я знала только из историй.

Как только я точно определила, с какой стороны до меня доносится этот дурманящий запах, я тут же помчалась в этом направлении. Вскоре я уже услышала семенящие шаги животных, которых я, видимо, вспугнула. Удивленный Макс последовал за мной, а Синее Перышко недовольно прочирикала:

– Так мы сегодня до моря точно не доберемся!

Ее недовольство не вызвало у меня никакой реакции, потому что я увидела в траве трех маленьких светло-коричневых существ с длинными ушами и очень короткими хвостами.

– Зайцы, – констатировал Макс. – Поймать их невозможно.

Зайцы в панике бросились наутек. Я погналась за самым толстым из них. Он метнулся в сторону. Я бросалась на него на бегу, но он снова и снова уворачивался, и я оставалась ни с чем. Я залаяла. Залаяла от жажды крови. И от гнева, охватившего меня из-за того, что я попросту не могу его поймать. Некоторое время спустя я отказалась от попыток схватить этого толстого зайца, потому что учуяла нечто иное – слабость. Приближающуюся смерть.

Один из двух других зайцев был болен. Он попытался спрятаться в высокой траве – как будто я не могла его учуять, даже не видя. Я побежала вслед за ним. Этот заяц, испугавшись, выскочил из травы. Однако бегал он не так быстро, как другой. Возможно, это был отец. Или мать. Но для меня было важно лишь то, что он не такой проворный, как я.

Старый заяц метнулся в сторону. Затем еще раз. И еще. Его сородичи – я подозревала, что это были его дети, – тем временем убежали уже далеко. Трусы. Но поступили они вообще-то разумно. Старый заяц отвлек меня от них. Тем самым он проявил смелость. Но и глупость тоже.

Я подогнала его к реке. На склоне у воды он вдруг резко остановился и замер. Замер так, как будто в его – и без того больной – плоти начал действовать какой-то яд.

Я остановилась на расстоянии в одно собачье туловище от этого зайца, который, похоже, был готов пожертвовать собой ради своих детей, и залаяла.

Заяц уставился на меня умоляюще. Он просил меня его пощадить. Такого огромного страха я еще никогда не видела. Для этого зайца я была ужаснее, чем монстр из снов Макса.

Я лаяла и лаяла.

Заяц продолжал смотреть на меня с еще более умоляющим видом. Он просил, чтобы я дала ему возможность провести еще несколько дней со своими детьми. Я залаяла еще громче…

…в его глазах погасла всякая надежда…

…и я вцепилась зубами ему в шею!

Заяц не сопротивлялся. И не вопил. Даже не пикнул. Даже тогда, когда я стала его трясти. В его кровь словно проникло что-то такое, что парализовало его и избавило от необходимости чувствовать какую-либо боль. Если все и в самом деле было так, мне это не понравилось. Но его теплая красная кровь, потекшая по моим зубам, была ужасно вкусной.

Я трясла зайца до тех пор, пока он не перестал дышать. Затем бросила его на траву и стала рвать зубами. Я с жадностью поедала свою добычу. Наконец я насытилась. Получается, что я кого-то убила. И сожрала. И это было восхитительно!

Остатки тушки я предоставила Максу. Он сначала обнюхал его, а затем, сочтя вполне съедобным, стал есть, хотя и не так жадно, как я. Синее Перышко как бы между делом пролетела мимо моей вымазанной в крови мордочки. Она явно чувствовала себя очень уверенно, хотя и увидела только то, на что я способна. И тут вдруг она сказала:

– Твое место – не среди людей, а в лесах. Среди волков.

Прежде чем вечером мы добрались до моря, нам пришлось еще взобраться на зеленый холм. Хотя мы сильно устали и предпочли бы прилечь отдохнуть, мы продвигались вперед так быстро, как только могли, потому что ветер, дувший на нас с противоположной стороны холма, пах приятнее весеннего ветра. Макс сказал, что этот запах соли и свежести напомнил ему сон о путешествии на корабле. А для меня этот ветер пах свободой. Если я буду вдыхать его очень глубоко, то из моих легких, возможно, даже выветрится пепел сожженных собак.

Когда Макс уже бежал вниз по противоположной стороне холма, а Синее Перышко приземлилась на кусок древесины, лежащий на прибрежном песке, я остановилась на вершине холма. От вида моря у меня перехватило дыхание. Он было такое синее! И такое огромное!

В этот момент здесь, под этим небом, по которому плыли лишь несколько белых облаков и которое где-то там, далеко-далеко, казалось, сливалось в одно целое с морем, я почувствовала себя одновременно и маленькой, и значительной. Маленькой потому, что мир оказался гораздо более удивительным, чем я могла себе представить на своей мусорной свалке. А значительной – потому, что я была частью этого мира.

– Иди сюда! – крикнул мне Макс. Он уже ждал меня на песке. – Давай охладим свои лапы!

Только сейчас я заметила, что от охватившего меня благоговения задержала дыхание и довольно долго не дышала. Я тут же позволила морскому запаху хлынуть в мои легкие.

Я сбежала вниз по склону холма на светлый песок. Едва я оказалась рядом с Максом, как он побежал дальше, к воде, зашел в нее и стал бегать туда-сюда как раз там, где волны накатывались на берег и делали светлый песок немного темнее. Я последовала его примеру, удивляясь тому, какие глубокие следы оставляют на песке мои лапы. А еще я удивлялась этой воде! Она казалась мне живым существом. Она накатывалась на мои лапы, затем отступала назад и вскоре снова накатывалась, как бы ласково меня гладя. Казалось, она меня приветствует и хочет показать, что я и в самом деле являюсь частью всего этого чуда.

Это был первый случай, когда мы с Максом игриво носились туда-сюда, как щенки.

Заметив, что мои ноги побаливают после сегодняшнего – непривычно долгого – бега, я остановилась и попыталась было полакать воды, но тут же ее выплюнула.

– Да это же настоящий яд! – пробурчала я.

Вкус у морской воды был ужасный – совсем не такой, как у воды в дождевых лужах, ручьях и реках. Он был похож на вкус той соленой воды, которая иногда течет из глаз. Может быть, море возникло оттого, что какое-то огромное существо очень сильно загрустило и долго плакало?

– Покажите мне умную собаку, – прочирикала Синее Перышко, – и я покажу вам чудо природы.

Вместо того чтобы на нее залаять, я провела языком по песку, чтобы избавиться от жуткого привкуса. Как может то, что наполняет сердце такой радостью, быть при этом таким ужасным? В этом мире, похоже, и в самом деле нет ничего совершенного!

Когда я выплевывала песок, эта мысль стала для меня своего рода утешением. Если даже удивительное не является совершенным, то разве собака с вырванным глазом не имеет права на жизнь в этом мире? Разве она не может быть частью несовершенного чуда?