– Я… – ответила слабым голосом наша маленькая подруга, – …я каждый день думаю о вас.

– Ты их убила! – крикнул Острый Клюв, и все остальные стали ему вторить:

– Ты их убила! Ты их убила! Ты их убила!

Синее Перышко молчала. И пока эти птицы обвиняли ее все громче и громче: «Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших!» – мне наконец-таки стало ясно, почему она нам помогала. Когда-то она была вожаком – возможно, лишь на коротком отрезке длинного перелета, который совершала эта стая, – и приняла неправильное решение. Она залетела в бурю вместо того, чтобы облететь ее стороной. Может, буря застала ее врасплох, а может, она эту бурю недооценила. Синее Перышко потеряла в этой буре некоторых из своих братьев и сестер. Возможно, она потеряла в ней и часть одного пера на своем брюшке. Или ее уже давно звали «Обломанное Перо»? Нет, калеку никто и никогда не поставит во главе стаи. После того как пятнадцать ее братьев и сестер замертво свалились с неба, она, по всей видимости, от сильного стыда покинула свою стаю. И поэтому ей захотелось помочь нам – чтобы хоть немного ослабить свое чувство вины. Она не смогла выбрать для своей стаи правильное направление полета, а потому, чтобы реабилитироваться хотя бы в своих собственных глазах, захотела показать дорогу паре собак.

– Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших! – чирикали птицы.

– Прекратите! – рявкнул Макс. – Прекратите!

– Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших!

Вообще-то этих птиц от собачьего лая должна была бы охватить паника. Даже вороны на мусорной свалке и те взлетали, когда мы на них лаяли. Однако эти птицы вели себя иначе. Боль от потери братьев и сестер вызвала у них такой гнев, что они забыли о страхе.

– Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших!

– Да прекратите же вы! – рявкнул Макс еще громче.

– Оставь их, – попросила Синее Перышко. – Я этого не достойна.

Прежде чем мы с Максом смогли что-то возразить, наша маленькая подруга вспорхнула с моей спины и полетела над пляжем к морю, а затем взмыла вверх так высоко, как будто хотела подлететь к солнцу и сгореть.

Попадают ли и души птиц после смерти в промежуточный мир? И если попадают, то могут ли они забыть там о той вине, которая тяготила их в этой жизни? Смогу ли я когда-нибудь забыть, что спасла от сожжения только Макса и не спасла других собак?

Стая без какого-либо приказа – во всяком случае, я никакого приказа не услышала – устремилась вслед за Синим Перышком. Она была уже над морем, когда эти птицы с красно-серым оперением догнали и окружили ее.

– Синее Перышко!

Макс отреагировал быстрее меня: он стремительно помчался к морю. Я последовала за ним. Мы забежали в море примерно на расстояние в шесть собачьих туловищ – вода доходила мне до спины, а Максу до живота – и остановились. Мы могли лишь смотреть на то, что происходило сейчас высоко над нашими головами: птицы, возглавляемые Острым Клювом, атаковали Синее Перышко и не отставали от нее. Чириканье было невыносимо громким. Единственной птицей, которая не издавала никаких звуков, была наша подруга.

Первая подруга в моей жизни.

Синее Перышко продолжала летать молча. Со стороны казалось, что каждое нападение и каждый удар клювом она воспринимает как справедливое наказание. Наконец эти птицы полетели назад. Синее Перышко рухнула вниз и шлепнулась в воду. В этот момент со стороны пляжа на меня повеяло ароматом цветов. Я, однако, толком не внюхивалась в этот запах, потому что была переполнена страхом за свою подругу.

– Синее Перышко! – залаял Макс еще громче, чем раньше.

Зайдя еще на пару шагов глубже в воду, он поплыл. Я последовала за ним. Стая сбилась в кучу и полетела прочь. Куда – мне было безразлично. Главное – что они улетали прочь! И что мне уже больше никогда не придется слышать их крики.

– Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших! Шестнадцать погибших! – кричали они.

Шестнадцать?

Когда мы добрались до Синего Перышка, она плавала на поверхности воды. Она потеряла сознание и была вся покрыта кровью, которая вытекала из ее головы и брюшка. Один из ее коготков был почти полностью вырван. Мы ее не защитили. Но как мы могли бы это сделать?

– Я попытаюсь затолкнуть ее к себе на спину, – сказала я.

Однако каждый раз, подплывая к ней, я нагоняла волну, которая тут же отталкивала от меня птичку.

– Я затолкну ее тебе на спину своей мордой, – пролаял Макс.

Однако, хотя ему и удавалось толкать Синее Перышко своей мордой, от этих толчков ее оперение еще больше пропитывалось водой. Она прямо на наших глазах постепенно погружалась в воду. Издалека до нас доносилось:

– Шестнадцать погибших! Шестнадцать погибших!

Я опустила голову в воду, чтобы засунуть мордочку под Синее Перышко и вернуть ее на поверхность. Однако едва мне это удалось, как наша подруга соскользнула с моей мордочки и снова стала погружаться в воду. Тогда я снова засунула в воде свою мордочку под нее и вытолкнула ее на поверхность. Как долго у меня это будет получаться? А может, не у меня, а у нас – ну, если мы с Максом будем чередоваться? Придет ли Синее Перышко снова в себя? Если и придет, то со своими ранами и намокшим оперением она вряд ли сможет полететь. Разве что сидеть на спине Макса или на моей. Однако даже в этом случае ей нужно иметь силы, чтобы цепляться за чью-то спину, пока мы снова не окажемся на берегу.

– Шестнадцать погибших! Шестнадцать погибших!

Стая улетала все дальше и дальше от нас. Эти птицы знали, что Синее Перышко теперь умрет.

– Очнись! Очнись! – лаял Макс, но глаза нашей подруги оставались закрытыми.

Она снова стала погружаться. Я вернула ее на поверхность и стала удерживать там, затем меня сменил Макс. Мы с ним стали делать это поочередно. После четвертого раза он тихо сказал:

– Если она в ближайшее время не придет в себя…

– Она придет в себя!

– …то нам придется ее оставить, – договорил Макс.

– Мы не должны этого делать! – пролаяла ему я, хотя и чувствовала, что сама очень быстро слабею. Мой глаз просто горел, причем не только от морской воды.

– Шестнадцать погибших! – в последний раз донесся до нас издалека крик стаи.

Оперение Синего Перышка, опять начавшей погружаться, очень красиво поблескивало в лучах солнца. Так красиво, что на пару мгновений я залюбовалась его великолепием.

Я хотела было снова подтолкнуть ее снизу вверх, но тут вдруг мою заднюю левую ногу пронзила боль. Это была судорога, и из-за нее я уже почти не могла пошевелить этой ногой. Усиленно двигая тремя остальными, я постаралась не обращать внимания на боль.

Синее Перышко погрузилась уже на такую глубину, что солнечные лучи ее почти не освещали. Еще немного – и она исчезнет в голубоватой воде. Исчезнет навсегда.