Я продолжаю молчать. Мне жаль смотреть на то, как она потеряла свою решимость, сокрушенная своим собственным взглядом на то, какова она по природе своей.

– То, о чем ты говорила ранее, я об этом не знала, – говорю я. Она пожимает плечами, предлагая мне пояснить. – О том, что ты была в клинике. Почему они тебя туда отправили?

Она выглядит удивленной, как будто я тут единственная, у кого проблемы с головой.

– Почему они отправили меня в дурку? Потому что не знали, что делать. Они думали, что врачи помогут. Да как бы там ни было… Это было давно, вскоре после того, как ты родилась. Но давай не будем сидеть здесь весь вечер, обсуждая это таким тоном, будто кто-то умер.

Она вскакивает со своего места и идет к бару. Я вижу, что она звонит по телефону, а потом возвращается с двумя новыми напитками. Как и всегда, когда пыталась втянуть меня во что-то. Чему я не удивляюсь.

– Я же сказала, только один напиток и из бутылки. Я это пить не буду. А еще ты за рулем.

Она закатывает глаза в своей обычной манере, как будто я лишь жалкая обломщица. Зануда, испортившая вечеринку. Я видела этот взгляд много раз. Она делает глоток из каждого бокала, как бы доказывая, что они не отравлены. Я беру тот, что ближе к ней, принюхиваюсь. Не знаю, что я там хочу обнаружить, но пахнет обычным виски.

– Давай же. Выпьем за твое будущее без Элли, – говорит она без тени иронии, немигающим взором уставившись на меня. Если этим комментарием она намеревалась испортить мне настроение, а взглядом – заставить меня почувствовать себя неловко, то ей это удалось. Она поднимает бокал, так что мы можем считать это тостом. Чокаемся. Осторожно потягиваю напиток, он оказывается прекрасным на вкус. Можно подумать, я поступила бы так с тобой. Ты же моя сестра.

– Это хороший виски, – говорю я, надеясь, что комплимент ее выбору поднимает ей настроение.

– Я знаю. Шотландский. Я по виду могу определить хороший ли виски, точно так же, как могу распознать человека, который любит хороший алкоголь. Мы с тобой не такие уж разные. Давай, пей до дна. – Я оказываю ей эту любезность и глотаю напиток. – Так-то лучше, – говорит она.

Следующие полчаса мы обсуждаем наше общее прошлое, которого не так уж много. Конечно, мы обсуждаем и собаку, как это произошло, и что белый крест на краю лужайки обозначает не только могилу, но и место, где она умерла. Она поднимает некоторые еще более провокационные темы. Пытается начать разговор о последней нашей встрече перед тем, как я поступила в университет, но я перевожу тему, вспоминая тот раз, когда она прыгнула с акведука. По непонятной причине мне эта тема кажется скорее забавной, и вместо того, чтобы осуждать ее за это, я вижу это с другой, смешной стороны. Я смеюсь, вспоминая ужас на лице мужчины, который вытащил ее оттуда, подталкивая ее обнаженное тело веткой, упавшей с дерева. Листок, который приклеился к ее глазу, словно пиратская повязка. Ха-ха! Я уже хихикаю во весь голос, и тут, между приступами смеха, понимаю, в чем трюк. Опускаю взгляд и вижу, что ее виски нетронут.

– Ты мне что-то подмешала, – говорю я, пытаясь встать. – Говорила, что не будешь, и все-таки сделала это. – Встать мне не удается, и я падаю обратно на стул. Она приводит меня в равновесие, и я облокачиваюсь на стол в поисках опоры.

– Не злись на меня. Они скоро приедут.

– Кто приедет? – спрашиваю я, пытаясь бороться с наркотиком, чтобы оставаться разозленной.

– Грег и Мэтт.

Это открытие заставляет меня выпрямиться и вновь подняться, но мои ноги более чем неустойчивы. Я пошатываюсь, цепляясь за край стола, и, как бы защищаясь, кладу ладонь на бедро. Затем я плюхаюсь обратно, потерпев поражение.

– Ах ты стерва, – говорю я, смеясь. – Ты накачала меня чертовой наркотой. – Теперь, в момент осознания, эта мысль кажется уморительной.

Я вижу, что ко мне идет Грег. Когда он подходит, из его тени выскальзывает Мэтт. Он мне улыбается, а я ему, и первая моя мысль о том, что он отлично выглядит. Перед тем как сесть, Мэтт берет в руки стакан со спичками. Жестом просит Элли отдать спичечный коробок, уже наполовину пустой, и когда она сдается, он кидает коробок в стакан и отставляет его на другой стол.

– Так-так-так. Почему две прекрасные леди пьют здесь в одиночестве? – говорит Грег. Элли расплывается в широчайшей улыбке, когда он отодвигает стул. Это тоже меня смешит, и сегодня он уже не кажется мне таким омерзительным. Уже чуть меньше. – Мы просто обязаны это исправить, – говорит он, усаживаясь с ней рядом. Я задумываюсь, где же его невеста, и почти задаю этот вопрос, но меня отвлекает то, что моя нога стоит на мокром пятне. Я пытаюсь оставаться разумной.

Мэтт садится рядом и нагибается ко мне.

– Все в порядке?

– Да, – говорю я, он гладит мою руку. Это просто великолепно. Меня так еще никто не касался. Я приближаюсь к нему, прижимаюсь своим телом к его.

– Эй, полегче тут, – говорит он, когда я трусь носом о его шею. Его щетина острая, как иголки, и я мурлыкаю, словно кошка. Протягиваю руку и глажу его лицо, по коже проходит дрожь, мурашки пробегают с головы до пят. Где-то внутри меня настоящая Айрини кричит: «Что ты творишь?» Но эти крики, больше похожие на далекое эхо, легко игнорировать.

– Рини, с тобой все нормально? – спрашивает Элли. Она тянется ко мне через стол, я беру ее руку в свою.

– Ты моя сестра, – говорю я. – Мы – семья. Как я могу покинуть тебя? – Мне, наконец, удается встать и наклониться к ней. Я расчесываю рукой ее волосы, они оказываются гладкими, как шелк. Она протягивает руку, дотрагивается до моего лица, и в моей голове вспыхивает воспоминание о том, как мы сидели на бордюре, то ли пьяные, то ли укуренные, не знаю точно. Та ночь была началом конца. Тогда у меня не осталось иного выхода, кроме как покинуть ее. Я стараюсь слушать, сконцентрироваться. Она что-то говорит, но я не различаю слов.

– Ты не можешь покинуть меня. А теперь закрой глаза, – говорит она. Я чувствую ветерок по коже, это похоже на трепет птичьих перьев. Я открываю глаза, Элли нежно дует на мое лицо, и перебирает подушечками пальцев по моим рукам, подражая бабочкам. И в этот момент я осознаю, что это будет моим самым счастливым воспоминанием о ней.

– Ну же, – говорю я, дотягиваясь до руки Мэтта. – Давай выйдем на улицу. Я не могу быть с ней здесь. Я не хочу дать ей шанс испортить то, что она только что сделала.

Я тяну Мэтта за собой, когда мы покидаем паб. Я кружусь, танцую на ветру, раскинув руки в стороны. Проходящие по викторианским улочкам этого маленького городка люди странно смотрят на меня, выпучив глаза на мою глупость и свободу, но меня это не волнует. Мы проходим мимо домов песочного цвета и баров с кричащими вывесками, предлагающими дешевое пиво и Скай Спортс[3]. Чуть поодаль я вижу башню мэрии, которая больше напоминает французский замок. Мы бежим, как ненормальные, к главной улице, Мэтт пытается поймать меня, когда я прячусь за статуей лошади. Я выпрыгиваю из-за нее раньше, чем он успевает меня схватить, испугав случайного прохожего. Но потом я чувствую на себе его руки, слышу его смех. Прижимаюсь, чтобы потереться об его щетину, но случайно наши губы соприкасаются. Я целую их, его губы такие влажные, такие горячие, и это сводит меня с ума. Он разворачивает меня, толкает к памятнику, прижимая весом своего тела. Я наказана.