– Какая сила, какая нужда заставила столь осторожного, предусмотрительного человека, как вы, так далеко забраться в глубины Дикого поля? – спросил Хмельницкий, сходя с коня и приветствуя Вуйцеховского едва заметным склонением головы.

– Теперь и сам пытаюсь понять, какая сила привела меня в эти степи. Не исключаю, что простое любопытство. Вначале я посетил ставку коронного гетмана графа Потоцкого, теперь вот решил навестить вас, пока вы все еще считаете себя подданным польского короля. Вас не оскорбляет, что вначале я все же побывал в ставке господина Потоцкого?

– Куда больше меня удивляет, что вы осмелились посетить меня. Не так много сейчас находится шляхтичей, решающихся на подобный вояж по диким степям. Тем более сейчас, когда в этих степях разгорается костер восстания. Это делает вам честь, господин Вуйцеховский.

– После того, как вы неожиданно напали на лодки, идущие по Днепру с оружием и продовольствием для заставы реестровиков, а затем захватили саму заставу, разгромив отряд полковника Гурского… желающих посетить эти края действительно осталось немного, – продемонстрировал Коронный Карлик знание ситуации, в которой оказался теперь генеральный писарь реестрового казачества. – Я в этом убедился, осмотрев заполненные воинством окрестности ставки коронного гетмана. Кстати, вы знаете, что под своими знаменами Потоцкий уже собрал довольно большое войско?

– Я не спрашиваю вас о его численности, чтобы не чувствовали себя предателем, выдающим бунтовщикам секреты армии.

– Мне тоже кажется, что ваши лазутчики способны назвать более точное количество польских ополченцев, – вежливо улыбнулся Вуйцеховский.

Над хутором разгулялась пыльная буря. Мощные порывы ветра срывали целые пласты оголившейся земли, превращали ее в пепельную пыль и едким слоем покрывали стены хуторских мазанок и бычьи пузыри, которыми были закрыты окна; приводили в бешенство лошадей, предупреждавших своим тревожным ржанием о приближении страшной стихии, которая не должна была заставать их всадников в открытой степи. Спасаясь от нее, Коронный Карлик и гетман вошли в ближайшую хату-мазанку, хозяева которой, чета стариков, сразу же отправилась к соседям, чтобы оставить этих шляхтичей вдвоем.

– Так что же все-таки вас привело сюда, господин Вуйцеховский?

– Как я уже дал понять, любопытство. Я, знаете ли, принадлежу к людям, которые всю жизнь движимы неистребимым любопытством. Если только вы соизволите простить мне эту слабость.

Хмельницкий промолчал. Начало ему явно не понравилось. Он не привык к такой манере беседы, при которой человек, просивший его о встрече, позволяет себе начинать ее с банальной зауми.

– И толькое мое фатальное любопытство заставляет задать вам, господин полковник – для меня вы все еще полковник, поскольку я не могу признать…

– Остановимся на том, что для вас я все еще полковник, – прервал его объяснение Хмельницкий. – Задавайте свой вопрос. К ночи я намерен вернуться в казачий стан.

– Это очень простой, до смешного простой, почти наивный вопрос: вы все еще остаетесь подданным польского короля? Смысл вашего ответа должен заключаться в его исключительной искренности и лаконичности – считаете ли вы себя подданным или нет?

– Вы не уточнили, что это еще и вопрос философский. Почему он так интересует вас?

– Проще было бы спросить, почему вдруг я усомнился в этом.

– Тогда поставим вопрос так: вас прислал сюда коронный гетман Потоцкий? Для ведения переговоров со мной?

– Возможно, Потоцкий узнает о том, что я встречался с Хмельницким. Но уж точно не от меня. – Вуйцеховский уселся за стол, подождал, когда по ту сторону его усядется генеральный писарь, и только тогда продолжил: – Не надо считать себя настолько важной персоной, полковник, что тайный советник короля вынужден оставлять Варшаву и бросаться в дикие степи, чтобы выяснить степень вашей лояльности Его Величеству. Понимаю, совсем недавно несколько сотен казаков швыряли вверх шапки и кричали: «Желаем видеть во главе запорожского казачества славного рыцаря Хмельницкого!». Но стоит ли умиляться этим? Точно также завтра они будут кричать: «Предателя Хмельницкого – на кол! В Днепр его! Отобрать у него булаву!». И будут правы, поскольку получат такие веские доказательства, что ни у кого не останется сомнений: никакой Хмельницкий не руководитель восстания! На самом деле, он всего лишь эмиссар короля. Провокатор, который специально провоцирует крестьян на бунт, чтобы дать возможность Потоцкому пройтись по Украине огнем и мечом, выжигая смуту на двадцать лет вперед. Вам еще объяснять, чем может закончиться бросание шапок на том лугу, на котором вам, по недосмотру сечевых старшин, всучили в руки булаву?

Сжав зубы, Хмельницкий прорычал что-то очень грозное и почти несбыточное и, с усилием подняв вверх кулаки, так грохнул ими по столу, что, казалось, потрескавшиеся доски его тут же россыпятся.

Несколько минут Коронный Карлик наблюдал, как гетман тщетно пытается погасить в себе конвульсии той мысленной истерики, что пронизывала сейчас не только мозг, но и все его естество. Он то хватался за саблю, то, выйдя из-за стола, метался из угла в угол, то вновь бил кулаком по столу, с ненавистью глядя на тайного советника.

Все это время Коронный Карлик, скрестив руки на рукоятках двух пистолетов, висевших в кобурах у него на поясе, стоически следил за каждым его движением, все больше убеждаясь, что в выборе своем король явно ошибся. Импульсивная ярость, непомерное самолюбие и непостоянство этого человека не только приведут его к предательству, но и сослужат очень плохую службу всем им: королю, канцлеру, самому Хмельницкому, Польше, Украине… Коронный Карлик так напрямую и сказал об этом:

– Как бы вы ни вели себя дальше, господин генеральный писарь, больше разочаровать меня в выборе короля, чем вы сделали это сейчас, уже не сможете.

Хмельницкий остановился у дальнего угла настолько резко, словно наткнулся на острие копья. Медленно, сгорая от ненависти, он повернулся лицом к Вуйцеховскому. В какое-то мгновение королевскому комиссару показалось, что Хмельницкий выхватит свою саблю и бросится на него. И даже был слегка разочарован, что этого не произошло. И вообще то, что произнес в эту минуту гетман, показалось Коронному Карлику совершенно невероятным. Он даже не сразу сумел поверить, что слышит эти слова.

– Я еще не давал королю повода не верить мне, – уперся он дрожащими руками о стол. – Все наши договоренности с Владиславом остаются в силе. В столице, особенно при дворе, должны помнить: Хмельницкий от своих слов не отрекается. И ваше, господин Вуйцеховский, мнение по этому поводу меня совершенно не интересует. Но я хочу, требую, чтобы король услышал из ваших уст то же, что вы услышите сейчас от меня: на полковника реестрового войска Хмельницкого и его казаков король может положиться полностью. Все, что я делаю сейчас, предпринято мной, исходя из того, что впредь нам придется вместе воевать против могущественной армии султана. Однако прежде чем пойти походом против него, я собью спесь и гонор с Потоцкого, а заодно и с других лютых врагов государя, таких, как князь Иеремия Вишневецкий, Мартин Калиновский, а также любомирские, конецпольские и прочие… Но сделаю это, потому что знаю: сам король сделать этого без меня не в состоянии. Нет у него ни авторитета, ни силы. Если же начнем нашу священную войну, имея у себя за спиной такую мощную свору ненавистников короля, какую имеем сейчас, сейм вновь предаст и вновь ударит нам в спину. Прежде всего тем, что снова запретит собирать ополчение и даже заставит распустить армию, что он, собственно, уже сделал. Это вы способны понять, тайный советник короля Владислава?