обоссанному стульчаку, и я раскачиваюсь взад-вперед. Вдобавок в открытый рот залетает муха и окончательно блокирует дыхание. Уже начинаю думать, что, наверное, мне пиздец, как вдруг сверху что-то потрескивает, и, благослови Господь унаследованные от отца тяжелые кости, навесной потолок проваливается под тяжестью моего скелета. Бьюсь головой о плитку и отключаюсь. Свет отключается вместе со мной, и я остаюсь лежать на зассатом полу без штанов, занимая общественную уборную на всю ночь…

1

Всё. Кончились люди. Кроме нас здесь больше никого нет. Если раньше нам казалось, что должен быть хоть кто-то еще, то теперь мы уже точно знаем, что все человеческое население умещается в полях засаленного зеркала в туалетной комнате нашей квартиры.

Я-мы человечество. Кислое похмельное пиво множит горькие симптомы отчаяния. Еще пару месяцев назад рюмочные были последним оплотом цивилизации, от которой на текущий момент ни осталось ничего, кроме наследственной массы и нас самих, в качестве единственного живого наследника. Сами себе бармен, сами себе вышибала, сами себе наливаем, сами же и выбрасываем в улицу ощетиненное пьяное тело. В каждом втором окне встречается виселица, на каждом первом светофоре качается труп. Десять дней праздников, от Нового Года и до Рождества, превратились в настоящий фестиваль самоубийств. Страдая от безделья и самокопания, люди в кой-то веки взялись за чтение. Главным литературным хитом всех новогодних распродаж, само собой, стала монография профессора, украшенная красной атласной лентой. Живым с каникул не возвратился никто. Кто бы мог подумать, что даже королева английская еще способна на то, чтобы умереть не своей смертью. До чтения дорвались все: от заключенных тюрем до космонавтов на МКС, а последними погибли от голода, оставшиеся без ухода умственно отсталые и душевнобольные – эти современные юродивые просветленные, забывшие вкусить от древа познания, или вкусившие слишком много. Какое-то время их еще можно было встретить бесцельно шатающимися по улицам городов, словно зомби. Учитывая то, что мы сами превратились в зомби задолго до того, как это вошло в моду, – они нам не нравились, но и спрашивать с них было бесполезно. Сперва прекратилось телевещание, за ним отвалился интернет (там все равно не оставалось ничего кроме мемов и подкастов по философии самоубийства), а газеты и радио успели стать пережитком еще задолго до, так называемого, "всемирного демографического кризиса". Новым средством массовой информации стал вид из окна. А в мире без новостей, главная новость, как обычно, одна – погода. И погода, как назло, стояла уебищнейшая. Столица не помнила таких заморозков, по крайней мере, со дня нашего рождения.

Мы тщетно пытались отыскать в городе Лёлю, а затем хоть кого-нибудь. Мы не расстраивались, когда вырубился телефон, ведь звонить все равно было некому. Когда отключился свет, мы насобирали в окрестных церквях свечей. Когда вырубилось и отопление, пришлось порубить Лёлины холсты на дрова, пригодился спрятанный под обоями старый камин. Тяжелее всего было без музыки. Из электричества осталось только статическое. А без электричества наши наушники не сгодились бы даже для виселицы. Пришлось разучить пару песен на Лёлином укулеле. Когда становится трудно растопить камин, мы ночуем в соседской машине, благо с бензином теперь нет никаких проблем, теперь его хватит на всех.

Мы бреемся, умываясь кипяченой водой, и спускаемся по обледенелой подъездной лестнице, выудив пластиковый пакет из пакета с пакетами, и отправляемся в супермаркет, где в кабинете администратора, менеджер смены болтается на проводе от сканера для штрих кодов. В карусельных дверях, запутавшись в поводке, скулит чей-то когда-то домашний ретривер, одичавший в темноте от голода и одиночества. Я-мы перешагиваем его. Во выключенных холодильниках роются клювами голуби, жадно вгрызаясь в куриные нагетсы, щедро обсыпанные панировкой, так что кругом летают крошки и мошки. В тусклом свете свечи смотрится все это довольно чудовищно, и, ко всему прочему, сопровождается зловещими саундтреками, сведенными из крысиной возни, хлопанья крыльев, и задувающим в разбитые окна сквозняком, начиненным колючими снежными хлопьями. В овощном отделе еще осталось кое-что съестное. Кладем в тележку пару зеленых яблок, насквозь пропитанных искусственно продлевающим жизнь реагентом, и, зажимая пальцами нос, движемся к бакалее через мясной отдел, где, как на рынке в юго-восточной Азии, на стеллажах копошатся живые личинки, тараканы и мухи.

Раньше, когда еще была жива Лида, мы помним, что очень любили ходить по магазинам. Такое у нас было маленькое бытовое хобби. Теперь здесь пахнет, как в крематории, если не хуже, и дальше пятнадцати минут оставаться просто нельзя. Мы хватаем что-нибудь с полки и бросаем в тележку, а в темноте что-то пугливо хлопает крыльями. Лида всегда составляла список покупок, а мы хватаем, что попадется. Очень кстати, попадается водка. Мы кладем в тележку пару бутылок и едем дальше. В животе со вчерашнего гуляет северный ветер. Сегодня на ужин макароны по-флотски. Найти бы тушенку.

МАААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААУ

Кот. Мы наступили ему на хвост. Можт, если не удастся найти тушенки, съедим его.

МАААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААУ

Кот продолжает орать. Мы убираем ногу и перешагиваем зверюгу. Какой-то он потрепанный. Все-таки лучше тушенка. Кот зачем-то увязывается за нами…

Дома разводим камин, и рыжий зверюга сворачивается калачиком на ковре. Он объелся тушенки и теперь спит, а его усы от тепла тоже сворачиваются, как струны. Я-мы настраиваем укулеле и тихо бренчим, чтобы не разбудить. Выходим на черную лестницу, и долго-долго смотрим в пролет. Умели же раньше строить дома. Смертельно крутые лестничные марши и самоубийственные пролеты между ними. Сложно представить, сколько раньше было любителей через них полетать, раз это превратилось в нарицательное название.

Да-а. На людей нельзя положиться – они в любой момент могут покончить с собой. Но мы, пожалуй, еще поживем. Бросаем вниз скуренный до основания бычок, возвращаемся в дом и пытаемся читать, позаимствованный из сейфа в кабинете старшего лейтенанта оригинал монографии. Неужели профессор действительно оказался прав? Нет. Мы отказываемся верить в это. Мы отказываемся соглашаться с тем, что в нашем существовании нет никакого смысла. Мы не какой-нибудь вирус. Я-мы капитан юстиции Листопадов, и раз уж мы здесь, значит должна быть какая-то цель, и мы ее обязательно обнаружим.

0

"…когда эта книга дойдет до вас я, вероятнее всего, уже буду мертв. Но нужно ведь с кого-нибудь начинать. На этом я с вами прощаюсь…

проф. Покровский"

Может, оно было бы и неплохо – жить с Лёлей как первые люди, будучи последними людьми на Земле. Может, она и была права. Все лучше, чем теперь. Но теперь мы этого уже никогда не узнаем.

МАААААААААААААААААААААУ

Кот оказался какой-то бешеный. Может