– Недавно я бы ни за что не согласился с тобой, – отвечает, помолчав, Тессий. – Да и теперь, как будто бы, не согласен, да только несогласие это как-то… поблекло. Что делается со мной, Таурий? – у Тессия вырывается вздох. – Овладел Искусством, которого хотел вправду. Вот Айра стала моей. В плаще и в маске, под луной и под солнцем, полностью и всецело. И я воспринял это как предельное счастье – сколько я шел к нему… Счастье, о котором и сама мечта казалась запретной! Запрет манил. Во внутреннем лабиринте сердца кочевал вкрадчивый, тайный шепот: соединение абсолютное, постоянное – это неиссякающее сокровище, это счастье… счастье! И вот повержен запрет. Я словно бы ощутил себя воспарившим в небо, как Селий! Мы радовались речам и лицам друг друга, перемежая беседы ласками, ласку сочетая с беседой… Нам было нужно неизмеримо много… и не было нам нужно ничего, кроме нас! Казалось – так будет продолжаться всю вечность. Так мало было недоразумений меж нами… Но… ведь все-таки они случались по временам. И каждое из них ставило под угрозу эту самую вечность – вершину неисчерпаемого блаженства – и потому мельчайшие булавочные уколы несли страдание! Мы начали бояться случайностей. Так многое оказалось вдруг таящим угрозу. Капризы души другого… соблазны внешнего мира… У каждого цветка как будто выросли зубы. Мы приносили исступленные клятвы. Лезвием у своего сердца один заверял другого, что он дороже ему, чем жизнь. Но даже это не позволяло преодолеть страдания… этого особенного страдания, неистребимо произрастающего из самого блаженства! Нет, это не была ревность, Таурий, как ее знают люди – ревность по единоличному обладанью телом. Что это было? Какая-то иная, невиданная еще прежде ревность: душное переплетение душ, бесконечно сорастворяющихся в кипящем, каком-то мутном потоке… Уже телесная близость напоминала мучительную горячку… Мы не нашли лекарства. Мы проклинали это новое Искусство и бежали друг друга… и точно также вослед за этим бежали разлуки нашей! Мы словно бы составляли тело, рвущее себя на части от нестерпимой боли, – и, от нестерпимой же боли, затем опять желающее срастись… Таурий! Ты видишь, вот я один. Но – я не обманываю себя – моему одиночеству не продлиться долго. Не видимый тебе луч рвется из моего сердца и указывает мне Айру. И не затмевает его ни полная луна, ни солнечные лучи, ни свет звезд. Оранжевая прямая нить, выведшая меня однажды из Лабиринта… она сама превратилась вдруг в неразгадываемый лабиринт! Какое-то время назад я думал, что выхода нет вообще. Я проклинал Искусство, способное извлекать яды из самого блаженства. И я мечтал совершить то самое, Таурий, что ты предлагаешь мне. Я жаждал возвратиться в прошлое и разрушить мост, по которому вступил на землю беды. Но потом…

И Тессий умолкает на полуслове, вновь оказавшись лицом к лицу с измучившими его мыслями. И молчит царь. И неприметно посветлел восточный край неба – становится прозрачным и невесомым.

– Я думал о беде нашей и счастье нашем, – слышен вновь голос Тессия, негромкий и бесцветный почти. – Я долго размышлял, почему не приносит радости – неиссякающей, полной – полнота обладания? Я сравнивал настоящее и прошедшее. Мне прежде приносил Силу огневой Круг. Он собирал энергию каждого во Одно, Безликое. Энергия концентрировалась в могущество, но меня пугала безликость. Именно потому, наверное, я так хотел увидеть лицо любимой. И вот, сердца и лица получились открыты. Благодаря лучу – моему Искусству. И расточилось то, давнее одиночество. Оно отступило, да… но ведь по мере отступленья его распался и самый Круг! Я словно бы хотел приоткрыть окно, а неожиданно сокрушил вдруг и самые стены дома! И оказались мы совлечены всякой тайны. И мы лишились корней. Ведь именно невидимое позволяет нам стоять вертикально, подобно как невозможно видеть корни деревьев, потому что они погружены в почву, на которою и опирается дерево. Благодаря сокрытому переплетению корней наших супругом каждой богини, женою каждого бога был вечный, великий Остров! И каждый был равен Острову, как супруг… Царь! Я страстно желал увидеть лицо супруги, но, когда я увидел… тем самым, что я увидел… оно вдруг перестало быть Ликом, к созерцанию которого я стремился! За избавление от первого одиночества я заплатил страстью, болезнью, но… не получил ли я в результате лишь – новое одиночество?

И Тессий умолкает опять. И опускает голову на руки; замирает, упирая в колени локти.

Царь Таурий поднимается. И медленно надевает маску, застегивает ее замки, совершая привычные и незамечаемые уже движенья. И начинает прохаживаться перед склоненным Тессием.

И оба погружены, вероятно, в нахлынувшие внезапно мысли. И эти мысли тревожны; и средство сохранить равновесие в их потоке у одного – движение, у другого – покой.

Прозрачная и полная тишина. Такая, которая возможна только перед самым восходом. И слышно только, как иногда шелестит плащ царя.

И в этой ненарушаемой тишине Тессий вдруг произносит, подняв лицо:

– Таурий!… Мы не боги.

Царь останавливается и резко разворачивается к нему.

И словно бы цепенеет.

Расслышав эти слова, он все-таки не в состоянии пока даже хотя бы верить, что слышал их.

– Если живем как люди, то мы утрачиваем божественное, – говорит, глядя на восток, Тессий, – а если мы живем так, как боги, то все равно утрачиваем божественное, потому что одного этого оказывается мало. Чтобы исполнить себя, божественному нужно включить в себя и себя, и свое иное. И лишь тогда соделывается оно всецелым, то есть и вправду… Божественным. И вот, мы стали уже способны осознать это, но как это сотворить – не знаем.

– Но мы творим чудеса!… – низким, изменившимся голосом произносит царь.

– Да, – отвечает бог, разуверившийся в своей природе. – Искусство позволяет вызывать Силу, но это не наша сила. Мы словно занимаем ее. У Кого-то, Кто вправду владеет ей. Об ограниченности наших возможностей, о нашей несостоятельности как Божественного я сказал только что. Но, далее, если я не есть бог, а все-таки творю чудеса, – то, значит, есть Большее меня, и я со своим Искусством являюсь только проводником его. Чудо, произведенное через нас, доказывает лишь то, что над нами есть нечто Большее.

– Я исходил неисчислимые коридоры, узлы и пропасти Лабиринта, – продолжает медленно говорить Тессий, – пытаясь отыскать путь, ведущий к этому Большему. Мне это не удалось. Зато однажды я попал в особого вида ход, где обнаружил на стенах начертания Сандрия, ведающего будущее. Рожденные его рукой знаки покрывают площадь… огромную. Я словно шел внутри книги с каменными страницами. Я прочитал предсказания многого из того, что уже случилось. Тем более вызывали веру пророчества о таком, чему еще предстоит свершиться, следовавшие далее. Они простирались, Таурий, на десятки веков вперед!… И вот я прочел о времени, когда Большее, пути к которому я искал, само придет в этот мир. Сказ о днях, когда появится Некто, соединивший в себе нераздельно и неслиянно природу и человеческую, и Божескую. Он будет одновременно и совершенным Знанием, и абсолютной Тайной. Его будут звать ЛЮБОВЬ, потому что Он научит совершенной любви, которая и дарит блаженство, и мир весь остальной у любящего не отнимает! Немногие будут способны понять учение Его, когда Он появится в первый раз. И некоторые стороны откровения, которое сообщит Он, будут перетолкованы на иной лад. И долго после Него будет торжествовать тьма даже еще и большая, чем теперь. Но брошенные Им зерна истины со временем дадут всходы. И, когда придет Он во второй раз…