– А почему отбросы такие мокрые?

– Ну, мой милый, разве вам неизвестно, что фрукты и овощи почти сплошная вода. Может быть, вам кажется, что молоко самая жидкая пища, но нет, воды гораздо больше в огурцах, свекле, крыжовнике, чем в молоке. Когда ваша мать покупает на рынке фунт мяса, ей и в голову не приходит, что три четверти ее покупки – вода. Даже мука содержит воду; в обыкновенной пшеничной муке 12% воды, а если из нее пекут хлеб, то в нем воды почти наполовину. Вам трудно себе представить, что в огурцах воды больше, чем в винограде? В последнем воды столько же, сколько в яблоках, а в огурцах почти одна вода – 95%, в молоке 86%, а в винограде только 80%. Вы теперь видите, какая масса воды в кухонных отбросах.

Билл толкает меня.

– Это годится для газеты, – говорит он, и я от- мечаю эти цифры в моей книжечке.

Из-под пресса выходит почти сухая масса с небольшой примесью масла, его добывают промыванием массы нефтью и перегонкой.

В помещении, где стояли котлы, находился электрический насос, высасывающий масло с поверхности воды, остаток рабочие вычерпывали ковшами с длинными рукоятками. Сухая масса, выходящая из-под прессов, попадает в большие цилиндрические сита, из которых при медленном вращении просеиваются более мелкие части. Просеянная масса передается на фабрики удобрений, там ее смешивают известным образом и продают фермерам.

– И все те объедки пищи, которые вы выбросили в нью-йоркское помойное ведро, вернутся опять к вам на стол в виде фруктов и овощей, – говорит Браун. – Да, много смешного с этой обработкой отбросов. Думают, что это исключительно остатки пищи, мяса, овощей и фруктов. Нет, чего только к нам не попадает! Взгляните-ка в этот цилиндр. Его выключили для починки.

С любопытством заглядываем в него. Весь он утыкан проволочными шпильками.

– Откуда это? – допытываемся мы.

– Не узнаете? Это шпильки для волос!

– Шпильки?

– Ну да, эти шпильки тысячами попадают в помойные ведра, через сито они не могут пройти, потому что согнуты. Один конец попадает в одну дыру, другой в другую, и так они их засоряют. Через короткое время ими бывает утыкан весь цилиндр, и их приходится срезать ножницами.

Обойдя весь завод, выбираемся обратно к нашим баржам. Часть из них разгружена, обмыта и облита известкой.

– Мы это делаем ежедневно, иначе они будут так дурно пахнуть, что нельзя будет провести их через бухту, – объясняет Браун.

– Вон идет пароход, – кричит Билл. – Остановится он здесь?

– Да, если вы подадите ему знак.

– Идем, Джим, мне хочется ехать.

– А куда он идет? – спрашиваю я.

– Не знаю, только едем куда-нибудь. Вы извините, господин Браун, я не в состоянии больше выносить этот отвратительный запах. Мы очень благодарны вам, что вы так любезно нам все показали.

Браун добродушно смеется, глядя, как Билл бежит подавать знак пароходу.

– Я-то бываю здесь изо дня в день и не чувствую запаха. Видите, как можно ко всему привыкнуть.

– Вначале, – отвечаю я, – я тоже ничего не чувствовал, но от этого противного сладкого запаха мне что-то становится плохо. Я тоже рад, как и Билл, уехать.

А запах удивительно долго не испарялся, и мы чувствовали его еще несколько дней. Если мы что-нибудь ели, все казалось приправленным отвратительным душком вареных кухонных отбросов.

Когда я передал свою статью в «Вечернее Обозрение», редактор предложил мне написать продолжение о другом заводе на Бэррен-Айленд, где обрабатывают трупы животных, но мы не в состоянии были заставить себя даже на километр подойти к этим местам.

Проходя как-то по Бруклинскому мосту, видим, что из воды высовывается труба, пара мачт, а вокруг них много барок и еще каких-то странного вида судов.

– Обломки корабля, – возбужденно кричит Билл, – очевидно, его хотят поднимать.

– Едем туда посмотреть.

Быстро добираемся до места; поездка оправдывает себя. Для подъема корабля работают шесть понтонов, по трое с каждой стороны разбитого судна; пар для понтонных насосов подают два парохода. Понтоны снабжены цепными шахтами, плоскими, треугольной формы, расширяющимися и открытыми внизу; проходящие сквозь них цепи свободно спускаются в воду. На каждом понтоне четыре таких цепных шахты; цепи проходят от понтонов с одной стороны судна под его корпусом к понтонам с другой стороны. Рядом с каждой цепной шахтой прикреплена небольшая мачта с полиспастом, с помощью которого подтягивается ослабевшая цепь. По выходе из шахт цепи обвивают доски; доски с одной стороны прикреплены к судну, с другой – могут быть подняты гидравлической силой. Натянув блоком цепи достаточно сильно, их прекрепляют к доскам с помощью крепких крюков, прикрепленных под цепными звеньями, после этого гидравлическими домкратами поднимают доски настолько, чтобы все цепи натягивались равномерно и по одной прямой линии.

Так как давление, которое корпус оказывает на цепи, грозит слишком сблизить между собой понтоны, их разделяют балками. Кроме того, другие поперечные балки идут над судном от одного понтона к другому; эти балки опираются на понтоны и на обоих концах прикрепляются цепями, окружающими корпуса понтонов. Служат они для удержания понтонов в равновесии.

Для водолаза легче подвести под низ цепи, если разбитый корабль лежит на мягком грунте: их укладывают под нос, а затем приводят в любое положение; здесь корпус лежал на каменистом грунте, приходилось действовать иначе. Для того, чтобы провести цепи в определенных пунктах сообразно положению шахт на понтонах, необходимо было пробить канавки под судном, через которые протягивают сначала более мелкие, а затем тяжелые цепи. При сильном прибое водолазы работать не в состоянии, их сносит, а в короткие промежутки более спокойного состояния воды успевают слишком мало, и работа затягивается месяц за месяцем.

– Вчера мы было закончили, – рассказывает один из рабочих. – Вода была тихая, но прошел буксирный пароход и поднял такое волнение, что две цепи разорвало, и мы должны опять начать работу сначала.

– Вы говорите, прилив должен поднять корабль? Я предполагал, что его поднимают гидравлическими домкратами.

– Нет, их недостаточно, слишком трудно привести цепи в точно симметрическое положение. Вернее, заставить работать за себя прилив. При отливе мы затапливаем понтоны, затем сильно натягиваем цепи и работаем домкратами под всеми цепями. Тяжесть была бы слишком велика для одной цепи, она бы ее разорвала, но если равномерно распределить нагрузку на все цепи, они выдержат.

– Вы, вероятно, какими-нибудь инструментами измеряете нагрузку каждой цепи, чтобы быть уверенными в том, что их не разорвет? – вставляю я.

– Инструментами! – в его тоне слышится пренебрежение. – Нет, «на глаз», изощренный практикой многолетнего опыта в этом деле. На что нам инструменты, нам сразу видно, как натянута каждая цепь. Когда мы установим как следует цепи, мы работаем понтонами, но если судно не поднимается на желательную высоту, потому что лежит в котловине, тогда мы дожидаемся прилива, он его поднимет выше. Вчера дело шло так хорошо, что судно вылезло из котловины, да вот прошел дрянной старый буксир, и оно попало в качку. На цепи стала давить неравномерная тяжесть, и когда судно ударило о камень, две из них треснули.