ага, ага, ага, ага… Она приходила ко мне в квартиру и садилась за стол, за тот столик на кухне… и мы говорили. Сначала немного. Она не могла долго усидеть на месте. Она ходила на долгие-долгие прогулки… Я беспокоилась о тебе. Я разговаривала с твоим отцом по телефону. Он почти сдался. Он не знал, что делать. Он сказал, что больше не знает, кто она такая. Она начала принимать антидепрессанты. Она начала принимать снотворное. Она становилась все тоньше и тоньше. Она не плакала, не смеялась. Она не ела. Она не читала. Она не спала. Она была… окоченевшей. Будто замороженной. Я все звонила, спрашивала, где она, как ты…

Потом она стала больше со мной разговаривать. Она всегда говорила о тебе. Она так беспокоилась о тебе. Она сказала, что разрушила свою семью. Сказала, что она ужасная мать. Она рассматривала себя на семейных фотографиях, смотрела на ту, что на стене в столовой, из вашей поездки в… куда там… в Париж или куда там вы… и она не могла себя узнать. Она сидела и смотрела на нее часами, пытаясь найти себя на ней. Затем однажды она рассказала мне о том, что произошло в Албании.

Мы все еще на земле, святые угодники… тебе тепло? Ты в порядке, милая? Хочешь остатки моего кексика с отрубями? Так… Я очень ясно помню тот день. Солнце падало на ее волосы, на лицо. Мы сидели за моим маленьким кухонным столом, это было необычно. Обычно мы сидели за обеденным столом или в гостиной. Она всегда вставала и ходила взад-вперед. Но на этот раз она неподвижно сидела за моим кухонным столом, и солнце лежало у нее на лице… Она выглядела такой красивой, она словно светилась изнутри. Ты знаешь этот огонек внутри, Суив? Он все еще был в ней. Он горел. Я ждала, пока она заговорит. Мы сидели, глядя друг на друга… Потом она сказала: „Мама, я совершила чудовищную вещь…“ – Она была так серьезна… Я спросила ее, что она сделала, и она сказала, что у нее случился роман кое с кем с того фильма… не с режиссером… с кем-то еще, я не знаю, с кем… но когда она это сказала… Я не могла сдержаться, я рассмеялась! Я сказала: „Дорогая, роман?“ Это не что-то чудовищное… Суив, дорогая, ты должна понять, отношения между твоими мамой и папой были… А мне так хотелось смеяться… от облегчения или не знаю от чего… но тут твоя мама заплакала… и я больше не смеялась. Она сказала, что разрушила свою семью, уничтожила тебя. Я обняла ее. Я так долго ее обнимала… Ну, как по мне, но что я в этом понимаю… это не имеет большого значения. Такое случается! Это жизнь! Но вот в чем дело! Суив, вот в чем дело! Я не думаю, что это была интрижка из разряда тех, когда дома назрели неприятности. Она любила твоего отца. Это было нечто иное. И в любом случае этот роман был лишь побочным эффектом. Но тогда она этого не понимала. Она просто чувствовала себя такой виноватой… она продолжала повторять снова и снова, что разрушила все, что любила.

И потом она рассказала мне все… всю… историю… и вот она как раз была чудовищной. Что ж, оказалось, что в Албании происходили опасные вещи. Если кратко, но… Знаешь, письма твоей мамы домой на самом деле ничего не рассказывали о том, что происходит… Ты знаешь свою маму… ее письма были смешные, она ко всему относилась легкомысленно… но я перечитала их потом, после того дня на кухне, и поняла, на что она намекала. В своих письмах она рассказывала все как анекдот… она знала, какие детали использовать, чтобы представить все в смешном свете, а какие детали опустить, чтобы я не переживала… или, может быть, она и сама не переживала, сознательно… тогда. Но… когда я вернулась к письмам и перечитала их, я поняла, как ей было стыдно… Я поняла, что она стыдилась того, что вообще отправилась сниматься в этом фильме… Режиссер все просил и просил ее, умолял сняться в фильме, а она все время отказывалась… сперва. Потом в какой-то момент она согласилась… и ей было так стыдно за это. Что она позволила ему себя убедить. Что она позволила отчаянию, тщеславию, эгоизму и горю взять верх… так она говорила в тот день, когда рассказывала эту историю на моей кухне… Она сказала, что не должна была оставлять тебя и твоего отца ради этого фильма… ей было очень стыдно за то, что она уехала… так что это была одна из причин, по которым она не могла принять происходящее… и почему она не могла передумать и уехать оттуда, просто вернуться домой… Она спасала лицо… и она преуменьшала все это в своей голове… и в своих письмах… а когда она уже не смогла продолжать все преуменьшать… тогда она перестала писать.

Хо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о… хо-о-о-о-о-о-о-о-о…

Я расскажу коротко, а не то придется использовать нитроспрей!.. Он что? Он у тебя в рюкзаке, я знаю… держи его поближе! Итак, твоя мама говорила и говорила в тот день… это было очень необычно… Она нашла крошечное окошко света у себя в мозгу… слабый свет, немного ясности… она искала и искала этот свет… она жизнью жертвовала, чтобы найти этот свет… она охотилась за ним… и в тот день она его нашла! Она все говорила и говорила. И она рассказала, что на съемочной площадке в Албании она боялась, очень боялась. Больше всего она боялась режиссера… сначала. Потом она стала бояться всех! Но сначала это был режиссер. Она думала об отъезде, о том, чтобы уйти пешком в Тирану или еще куда-нибудь, в какой-нибудь город, до которого было несколько часов пути… но она не могла туда уйти… поэтому она подумала, что, может быть, доберется с кем-нибудь автостопом в Тирану, в аэропорт… сядет в самолет… Но режиссер забрал ее паспорт, когда она приехала… он подобрал ее в том захудалом аэропорту… они были, ох, не знаю, в нескольких часах езды от любого поселения… Съемочная группа жила в двух старых заброшенных домах недалеко от побережья… там вообще ничего не было, nuscht… им пришлось добираться из аэропорта несколько часов… Что? Что ты сказала? Зачем забрал ее паспорт? Вот именно, зачем он забрал ее паспорт! Он сказал ей, что должен забрать его и отправить куда-то, чтобы показать какому-то чиновнику, что она