не свои. Ну конечно! Мы потеряли Момо. Ох… Ну, Момо так отчаянно боролась. Вечно шутила. Ты помнишь ту ее шутку? То есть ты же была маленькой. Может быть, слишком маленькой, чтобы запомнить… И мы с твоей мамой были в шоке. Ну, не в шоке, то есть мы понимали, что такое может случиться, но… мы все упорно боролись. А Момо упорнее всех. Но мы проиграли. Мы проиграли! Момо приняла решение прекратить борьбу? Это было осознанное решение? Ну, мы не знаем. Я бы сказала, что да. Я бы сказала, что да, и мы можем уважать это. Мы можем принять это. Что ж… Но вот врачи особо не боролись. Они были без понятия. Не стоит позволять им разбираться с психическими заболеваниями. Они понятия не имеют, как это делать. Они не слушают! Вместо этого лучше почитать Вирджинию Вулф. Но я понимала, что твоя мама была… есть такое слово… ну просто опустошена. Момо была ее… Я бы сказала, ее лучшей подругой. Я имею в виду, они по-настоящему были как единое целое. Мы все были… сами не свои… В общем, беда-беда, Чарли Браун![27] Но с твоей мамой творилось нечто иное. Эта потеря стала… То есть потери бывают разные… и эта потеря… она что-то в ней изменила. Думаю, она была в полном ужасе. Она боялась, что это случится и с ней. Как заражение. Сначала твой дедушка, потом Марийке, потом Момо… Поэтому твоя мама очень волновалась. Она очень боялась, что тоже сойдет с ума и… что это случится снова. С ней.

Если сходишь с ума, можно ли снова обрести его? Конечно, можно. Такова жизнь! Ну вот и… тогда казалось, что у твоей мамы начался процесс… ну, вроде как уничтожения себя. Я имею в виду не самоубийства, нет, нет, нет, Суив… я не так говорю… но в некотором смысле убийства своей личности, так чтобы… она не могла убить свое физическое „я“. В некотором смысле положить конец той жизни, которую она знала. Конечно, не прекращая свою реальную жизнь, но… уничтожить что-то внутри, чтобы защититься. Это понятно? Речь идет про выживание.

Хо-о-о-о-о… так где я остановилась? Ах да, твоя мама встретила меня в вестибюле после похорон Книпшье. Помню, я подумала: она такая худая. На ней были такие узкие джинсы. Джинсы-дудочки! И у нее был гипс на руке! Помнишь, она упала с велосипеда той ночью, когда шел сильный дождь. И у нее были красные пятна вокруг глаз. Не как твои галочки „Найк“. Я крепко-крепко обняла ее тогда, в вестибюле… Я чувствовала ее косточки. Я боялась их сломать. Мы присели на один из диванов. Эти дурацкие диваны, такие мягкие, что ты не можешь с них подняться. Я знала, что она страдает, что она так глубоко опечалена, так потеряна и так напугана. Ей было грустно и страшно, но она не была сумасшедшей, Суив. Я не должна использовать это слово, „сумасшедшая“, я знаю. Она боролась, боролась. Она боролась внутри себя. Иногда, когда мы боремся… иногда мы боремся не совсем правильно… нам нужно исправить свою тактику. Но все же главное, что мы боремся… твоя мама боец. Мы все бойцы. Мы семья бойцов. Что тут еще скажешь! А потом она рассказала, что ей предложили роль в фильме, который будет сниматься в… каком-то захолустье в Албании! Помню, я была очень удивлена, но еще я подумала: „О, здорово!“ Это звучало интересно. Твоей маме нужно было вернуться к жизни, к работе… к тому, чего можно ждать и на чем сосредоточиться… Ну, у меня были смешанные чувства по этому поводу, но в основном я думала… хорошо! Что самое худшее, что может случиться? Вот что я тогда думала. Что ж… я дура.

И мы долго говорили об этом в тот день. Она рассказывала о том, как тяжело сейчас добиваться ролей, особенно женщине в ее возрасте… Она рассказала мне о фильме, хотя на самом деле не особенно много о нем знала… Но это был какой-то европейский режиссер, знаешь, и фильм мог бы стать настоящим прорывом… мог привести к другой работе. И она сказала, что говорила об этом с тобой, твоим отцом и своими друзьями, и ей показалось, что это хорошая идея… она рассказала, что режиссер пишет свои электронные письма заглавными буквами! Это было смешно. Тогда. Она сказала, что вы с отцом сможете навещать ее и гостить у нее там… было лето, поэтому у тебя не было школы… хотя у тебя со школой всегда были отношения… прохладные отношения. Тем не менее… и она сказала, что ее не будет максимум шесть недель. Что ж… оказалось совсем не так… как мы знаем… но в вестибюле в тот день она была в предвкушении. Ее глаза… они снова светились! Было так приятно видеть, что она что-то предвкушает, что я… Я сказала: хорошо! Сделай это! Это казалось хорошей идеей. Просто… продолжать работать. И уехать ненадолго. Так что… она уехала!

Но на съемочной площадке происходили странные вещи… Во-первых, съемочная группа сняла гипс с ее руки… распилила его… это было слишком рано, ее рука еще не срослась, но ей сказали „нет“, она не может носить гипс на руке в фильме… Я помню, как она рассказывала мне об этом по телефону… ей каким-то образом удалось поймать сигнал… она стояла в поле, когда рассказывала мне, что ей сняли гипс… какой-то фермер отвел ее в свой сарай и распилил его… а позже в тот же день в сцене, которую они снимали, ей пришлось использовать ту руку, на которой был гипс, чтобы прихлопывать комаров на стене… она использовала, знаешь, нижнюю часть ладони… но рука все равно была сломана! Ей было очень больно… очень больно… Но это оказалось пустяком на фоне всего остального, это было только начало… Мне было очень сложно с ней поговорить, потому что съемочная группа находилась где-то в глуши… Я даже не знаю, где именно… но на севере Албании… Ей было трудно добиться, чтобы телефон заработал, и я никогда не могла до нее дозвониться… даже электронная почта еле доходила.

Хо-о-о-о-о… так… Что ж… это была проблема. Особенно для тебя и твоего отца. То есть теперь я знаю, что мы… мы, окружающие тебя взрослые… что мы не уделяли тебе должного внимания все это время. Мы все были такими… есть слово на нижненемецком… Не знаю… мы были в шоке, я думаю… bedudtzt… вот