комиссию надо было предъявить кучу всего: расписку в приеме документов, заявление, аттестат о среднем образовании, рекомендацию партийного органа, производственно-партийную (комсомольскую) школьную характеристику, автобиографию, анкету, шесть фотокарточек, справку о медицинском освидетельствовании (форма 286).

Времени на это понадобилось немерено, Катя уже целиком выдохлась, мало того, что экзамены и зубрежка, еще и бумажки эти надо было свести воедино. Прошла наконец все комиссии, собрала охапку, сунула важные бумаги в папку и пошла сдаваться, вернее, сдавать документы.

Институтский коридор был долгий, как туннель, с пресловутым светом в конце и маячившей вдали одинокой длинной фигурой. Катя подошла, когда фигура скрылась за дверью приемной комиссии, и теперь только она сама и осталась маячить в просвете. Вскоре дверь открылась, и ее обдало ветром – оттуда выскочил высокий щегловатый парень в джинсах и красном свитере, такие обычно появляются как подарок – а вот и я, цветов не надо! Он наступил ей на ногу, чуть не сбив, и с вызовом взглянул на нее, чтобы усилить впечатление – не мешайся, типа, под ногами, Я иду! Но Катя только фыркнула и зашла в кабинет, надеясь там наконец избавиться от документов.

И таки да, прошла! А Ирка на экзамене провалилась, отпраздновав наконец свой провал лишением девственности. Решила, что именно в этот день и надо подсластить пилюлю – пусть не повезло с институтом, зато сбудется давняя девичья мечта, которая затмит собой этот позор на экзаменах. Прямо от института позвонила в слезах своему Гелию и сказала, что выезжает. Потом скупо рассказывала Кате, как все это было ужасно, как неловко, стыдно и больно, и зря она столько об этом мечтала и так готовилась. И что обаяние ее Гелия очень быстро после этого померкло, практически сразу. «Странно, правда», – подняла она на подругу грустные глаза. Ирка выглядела разочарованной, словно книжка, которую ей так долго и активно советовали, оказалась пустой, короткой и пошлой. Она ведь так долго себя убеждала в том, что все должно быть совсем по-другому, и на вопрос, как прошло, ответила довольно сухо:

– Как на карусели. Сначала весело, потом тошнит. Ничего, кроме боли и страха, не почувствовала, ни радости, ни гордости, ни того, что стала женщиной… А так мечтала… Потрепыхался несколько минут во мне своим дурацким отростком, ну прямо как в агонии, сначала я даже решила, что ему нехорошо. Хотя мне и самой было в этот момент отвратно, да еще от него чесноком воняло, а ты знаешь, я чеснок ненавижу. Замерла, старалась не дышать, терпела изо всех сил и все боялась, что эти его пихания надолго, – монотонно говорила она и выглядела при этом как продавщица вялой зелени с рынка, которой этот чеснок приходится продавать. – А он поерзал-поерзал и отвалился, весь из себя такой изможденный и уставший, словно дрова целый час колол. Ничего интересного, должна тебе сказать, полное разочарование, убедилась, что ни фига мне это не надо. Детей пока не рожать, слава богу, а так, по своей воле ни за что на это больше не пойду.

Но через недельку Ирка немного успокоилась, перестала пыхтеть и пошла устраиваться на вечерний.

Балтийские каникулы

В общем, девочки были пристроены, и вздохнули все – и Катя, и мама с папой, и Лидка, и даже Лиска, которая наконец получила сестру в свое распоряжение, несмотря на интриги няньки. До учебы оставалась еще куча времени, и Крещенские, как водится, решили взять свой законный месяц на отдых под Ригой, в Доме творчества на Балтийском море. Схватились и покатились. Получилось это все достаточно спонтанно, свободных номеров уже почти не осталось, но всем удалось разместиться более или менее прилично. Робочка с Аленой – отдельно, на высоком этаже, ближе к звездам, в главном корпусе, кабинет-спальня, так сказать. Лидка – в маленькой комнатке на втором этаже этого же корпуса. Катю на этот раз отселили в один из коттеджей на большой территории Дома творчества – в почти игрушечный двухэтажный «шведский домик» в тенистой, заросшей мхом и папоротником части парка. В домике этом когда-то жил Паустовский, а перед входной дверью на цементном полу сохранился отпечаток ножки хозяйской дочки, кому этот коттедж и был в свое время подарен. Комната Кати была похожа на каюту корабля или даже на купе поезда, вставала туда одна кровать с тумбочкой, а все вещи предлагалось вешать на огромный толстый крючок, привинченный к двери. Но Катя была счастлива – ее свобода, ее почти взрослая жизнь начиналась с этой самой каморки с крошечным иллюминатором вместо окна!

И началась отдыхательно-рабочая жизнь. Роберт всегда много писал в Дубултах, балтийский воздух был для этого чрезвычайно благоприятным. Он-то, в отличие от его девочек, ехал в Дом творчества не на отдых, а на работу. И распорядок дня был рабочий. В девять-десять начинался завтрак в большом дальнем зале со стеклянными стенами: сидишь, словно в саду, а вокруг вкушают и чавкают столпы советской литературы. Утром обычно давали свежайший творог или сырники, местный сыр с тмином, нарезанный волнистыми треугольничками, крестьянский завтрак – тушенную с луком и шпиком картошку, залитую яйцом наподобие омлета. Кофе с молоком, чай из титана. И меню, которое надо было заполнить на следующий день. Названия блюд были странными, но ставшими уже родными за столько-то лет – суп «Шелестень», например. В супе ничего особенно не шелестело, это были скорее щи из кислой капусты с какой-то крупой. Или луковый клопс, бигос, бубертс, скажем, – всякое такое, милое уху и желудку, с буквой «с» на конце. Алена все эти блюда по-своему улучшала, добавляя куда сметанки, куда варенья, куда подсыпая припасенных грецких орехов, которые всегда привозила с собой. Обязательно в поездку брала и любимый соевый соус, который подливала почти во все блюда к месту и не к месту, а могла и выпить стопку голого, даже не крякнув. Видимо, в организме постоянно не хватало чего-то солененького.

После обеда отдыхали кто как умел: кто спал, кто работал, кто расписывал пульку, кто шел на пляж протрястись, так сказать, после застолья. Гуляли часами, доходили до каких-то ручьев и заброшенных, необжитых уголков, шастали в Яундубулты выпить бочкового пива в самой известной на всем побережье шашлычной.

Обстановка в Доме творчества была всегда легкой, необычной, творческой, удивительной. Часто приезжал актер Михаил Козаковский и сразу приглашал друзей в холл на девятый этаж, где, закрыв шторы от белого балтийского солнца, по-обломовски полулежа на диване, читал стихи, глядя на остальных полуприкрытыми выпуклыми глазами. Ахматову, Цветаеву,