все эти ночные встречи, походы большой шумной компанией в солидные места, куда раньше могла зайти только с родителями, сидение допоздна в барах – да, мне уже восемнадцать, с вызовом врала она! – с каким напором эта жизнь текла по ее жилам и каким щенячьим восторгом отзывалась на нее Катя! И рядом был Демка, который очень старался понравиться, казался совсем ничьим и так и просился в руки. Лида, первой заметив эту тягу, решила сразу же навести о потенциальном клиенте справки. Остановила его как-то после обеда, попросила помочь донести тарелку с булочками в номер, а там быстренько, пока он не опомнился, вскипятила чай – кипятильник был всегда с собой, – разложила плюшечки и конфетки и усадила чаевничать. С расспросами.

Вечером все доложила Алене: мальчик из приличной московской семьи, со стороны мамы – казаки-разбойники, со стороны папы – евреи-революционеры. Ну, приблизительно так ей показалось, подробности неизвестны. Поступил на факультет международной журналистики в Катин же институт, но хорошо это или плохо, Лида пока сказать не могла, терялась. Вроде бы показался душевно здоровым мальчиком с повышенным чувством справедливости, что редко для такого возраста. И главное, выглядит отрадно, что для Лидки все-таки казалось важным. В общем, хорошенько прощупав юнца за чаем, Лида решила, что отпускать девочку с этим молодым товарищем вполне безопасно, никаких сомнительных свойств не заметила, достаточно хороший, хоть и не идеальный, но пусть общаются и дальше. На том Алена с Лидкой и порешили, а что уж решит Катя – ее личное дело.

У Крещенских за годы, да что годы – десятилетия отдыха на Рижском взморье сложился ритуал: в день отъезда в Москву приезжать на вокзал за несколько часов до отправления поезда и идти на центральный рынок, примыкающий к вокзалу, закупаться. Рижский рынок отличался сдержанной строгостью и сказочным разнообразием того, что можно было купить. Ни восточных выкриков, ни слащавых улыбок, все на прилавке, все по существу. Продавцы на этом рынке особенным радушием никогда не отличались, латыши – народ суровый, серьезный и деловой, меньше слов – больше дела, долго говоришь – время теряешь. Поглядеть было на что. Шли сюда всей семьей – чемоданы в камеру хранения и вперед! Начинали с мясного ангара – а их было всего четыре, огромных, наполненных торговлей и жизнью. Так и ходили по рядам, пробуя, щупая, удивляясь, как это вообще возможно, чтобы столько было продуктов, да без очередей, да по приличным ценам, и не из-под прилавка, а просто так – бери не хочу. Запах в каждом ангаре был свой, не ошибешься: в мясном, где возвышались толстые мясники в окровавленных фартуках с топорами, чуть сладковато пахло плотью, разлитой кровью, гемоглобинчиком, одновременно опасным и влекущим человека духом. В молочном стоял тяжелый кислый запах, творог забивал все остальное, и свежесть молока можно было определить только на вкус. В овощном пахло прохладой и землей, больше ничем, овощи вообще не пахли, разве что ботва от помидоров, но ее-то как раз и не было. Самым мощным по ощущениям был павильон рыбный. И свежая, и соленая, и копченая рыбешка, и горы, эвересты банок со знаменитыми рижскими шпротами, и мерзкие змееподобные миноги с присоской вместо рта, и золоченые салаки в коробочках, и угри, пытающиеся ускользнуть с прилавков, и селедки, и икра, и что только не… Купили всякого, для рынка всегда оставляли сумку на колесиках, старческую, не слишком удобную, но вместительную. Она весь отдых пылилась в углу в ожидании своего часа в вот наконец открыла свое нутро, чтобы принять богатства. Набор продуктов, которыми затаривались Крещенские на рынке, год от года особо не отличался: две палки говяжьей вырезки ложились вниз, на самое дно, затем карбонат с жирком, сервелат, потом шли в рыбный – шпроты, которые старались положить под вырезку, балтийская малосольная селедочка, обязательно несколько коробок салаки, любимой семейной рыбки, пара баночек красной икры, семушка горячего копчения и малосольная. В молочном брали сыр с тмином – целую голову – и килограмм творога, который запихивали в вагонный холодильник, где пару раз за эти годы его забывали, спохватившись только дома. Сверху все это придавливалось двумя караваями плотного рижского хлеба, тоже тминного, темного, запашистого, из которого вдобавок еще получались отличные сухари. Сумка эта, вернее, ее начинка, была источником сытной жизни по меньшей мере еще целую неделю после приезда, а с учетом долгоиграющих продуктов могла радовать и несколько месяцев.

Запах кислых щей и тухлой рыбы

Уставшие после отдыха, навьюченные Крещенские возвратились домой. Подъезд встретил привычным запахом кислых щей и хриплым голосом радио «Маяк», единственного развлечения лифтерской семьи. Из-за занавески выплыла Нина Иосифовна, которая исподволь наблюдала из окошка за разгрузкой чемоданов и выверяла время, чтобы явиться в самый срок – ни раньше ни позже.

Снова мама и дочка: Катя и Алёна

– Как отдохнули? – спросила она с чуть слышимым недовольством, ведь, пока Крещенские плескались там, в море своем, они тут с сыном – рабочий класс – исправно охраняли их барское добро. Ответ она хотела услышать только от Роберта Ивановича, но вперед с разговорами всегда вылезала его разговорчивая теща, Лидия Яковлевна. Приходилось скрывать свое раздражение, ведь Нина Иосифовна считала себя интеллигентным человеком. Поэтому, не став даже слушать ответ, она перешла сразу к делу: – Все скопившиеся письма я к вам в дверь засунула, уж больно много набралось, все пишут и пишут, просто удивительно, будто людям делать нечего. Еще приходило несколько товарищей к Роберту Ивановичу и даже одна барышня к Алле Борисовне. Вся такая воздушная, в органзе, все хотела выведать у меня, как часто вы к Леониду Ильичу ездите.

– К какому Леониду Ильичу? – удивилась Алена, подтягивая к себе сумку на колесиках.

– Вот и я спросила, к какому. А она на меня вылупилась, вроде как каждый должен понимать к какому! – Нина Иосифовна говоряще округлила глазенки и подняла указательный палец вверх, выше некуда.

– Может, вы что-то спутали? Может, это приходили к Владимирову? – Сосед с верхнего этажа был действительно помощником дорогого Леонида Ильича, его гигантская черная машина по утрам всегда перегораживала вход в подъезд.

– Я? Спутала? – Нина Иосифовна от негодования даже поддернула свой гребень в волосах. – Это моя работа – ничего не путать. Если я говорю, так оно и есть! Приходила, просила вас, хотела, чтобы вы передали письмо наверх, лично в руки, там просьба какая-то…

– Чего только не придумают! Отдохнуть спокойно нельзя, сплошные новости! – оборвала