– А это человек, который ни разу не решился бросить мяч?

Она выдвигает челюсть:

– Вот видишь? Ты опять перевел разговор на меня. Все твое существо будто кричит: пожалуйста, давай соревноваться.

Челси хочет, чтобы я улыбнулся, но я отказываюсь. Она несколько поникает, а потом говорит:

– На днях, в «Заводи», когда вы с Брэндоном развешивали флаеры, твоя мама сказала, что я боюсь. «Я знаю, что ты боишься всего», – сказала она.

– И?

– И она сказала это так, словно любой описал бы меня этим словом. Ну, будто говорила о моем росте или цвете волос. И я все думаю о том, как отказывалась от всего, что ты предлагаешь.

– Это не важно, – говорю я. – Ты работаешь над собой. Знаешь, что тебе по силам.

– Не уверена, – обрывает меня она. – Я начинаю думать, что сижу на скамейке запасных не из соображений безопасности. Говорю «нет» не потому, что забочусь о себе. Может… может, я просто сильно напугана.

Я пристально смотрю на нее, пока не понимаю, что это у нее не тактический прием. Что она говорит серьезно. После этого ее признания у меня не осталось ни малейшей возможности пойти на попятную. Отлично, думаю я, поворачиваясь к стойке.

– Двенадцатый размер, – сообщаю я человеку у стойки проката обуви. На нем пафосная рубашка с вышитым именем «Берт» на кармашке. Он кивает, и я здороваюсь, хотя выходит больше похоже на рычание, чем на слова.

Челси облокачивается на стойку, пристально уставившись на ряд ботинок.

– А детские ботиночки у вас есть? – спрашивает она. – Пригодятся для вот этого малыша.

– Малыша, – повторяю я.

Ну вот опять. Теперь я уверен, что она это нарочно.

– Все в порядке, солнышко, – подначивает она меня, похлопывая по руке. – Не переживай. Мамочка тебя не разлюбит, даже если тебя побьет девчонка.

– Где ты ее откопал? – не веря ушам своим, спрашивает Берт и указывает большим пальцем на Челси.

– И снова вечер проходит совсем не так, как я ожидал, – говорю я.

– Привыкай, – отвечает она, решительно выдвинув вперед подбородок. И все равно выглядит мило. Черт бы ее побрал!

– И что, ты просто проглотишь это? – спрашивает Берт.

– Ладно, Кейс. Посмотрим, кто кого. – Я указываю на туфли, которые Берт поставил на прилавок. – Слушай, приятель, ты ведь дал ей пару, покрытую грибком сверху донизу?

– Похоже, игра будет напряженной, – замечает Берт.

– Не переживай, он просто пытается меня запугать, – объясняет она ему. – Но пусть знает, что я крепкий орешек.

Берт смеется себе под нос.

– Сегодня вы на третьей дорожке, ребята.

Она несется к раме с шарами. Я же иду не торопясь; пусть увидит, что я настолько уверен в себе, что совсем не волнуюсь. Мне спешить некуда. Я мог бы обыграть ее в боулинг, одной рукой потроша рыбу, а другой щелкая фотоаппаратом Кензи.

– Гляди-ка, – говорю я с сарказмом. – Вот хорошенький розовый шарик, как раз для тебя. Не больше килограмма.

– Хм. Ты не видел, какую рыбину я вытащила из озера? Самостоятельно. Ту самую, благодаря которой моя семья следующим летом будет бесплатно отдыхать здесь целую неделю. Тебе напомнить? – Она хлопает ресницами, ожидая моего ответа. Я собираюсь возразить, но она обрывает меня воплем: – Клинт! На этом славном голубом мячике написано твое имя! Посмотри! Да еще и блестки!

– Я надеру тебе задницу, – предупреждаю я. Просто чтобы припугнуть ее, я беру зеленый семикилограммовый шар – самый тяжелый из всех – и иду к нашей дорожке.

– Чем выше забираешься, тем больнее падать.

– Рискнуть не хочешь, Кейс? – говорю я.

И тут я вздрагиваю: до меня доходит, когда я раньше обращался к друзьям по фамилии. На катке.

– Смотря что ты задумал, Морган, – отвечает она мне в такт.

Я беру себя в руки. К черту хоккей. Существует только настоящий момент, ничего больше.

– Проигравший поцелует рыбу.

– Поцелует рыбу, – повторяет она. – Как ты вообще такое придумал? Проигравший может заплатить за билеты в кино. Но вот это? Кстати, с моей стороны было бы нечестно соглашаться. По сравнению со мной в боулинге ты просто щенок.

– Подкинем монетку, кому бросать первым, – говорю я, доставая из кармана четвертак.

– Орел, – кричит она и морщится: в свете флуоресцентных ламп монета блестит решкой.

Я погружаю пальцы в отверстия шара и принимаю позу для броска. Я испытываю странное чувство, будто наркоман, вернувшийся к дури. Потому что я снова играю. Снова соревнуюсь. Подбери сопли, Морган. Я отвожу назад руку, сбиваю приличное количество кеглей и важной походкой возвращаюсь к скамье.

– Выкуси, – гордо заявляю я ей.

– Неплохо, – признает она, хватая мяч. Выравнивает тело по указательным стрелкам, поднимает шар к груди, начинает приподнимать ногу и останавливается.

Я знаю, что с ней происходит. Она думает обо всех ужасах, которые могут произойти. Что она споткнется о развязавшийся шнурок. Что шар застрянет на одном из ее пальцев, как раз когда она соберется сделать бросок, и она потеряет равновесие. Упадет. Прямо как тогда.

Она оглядывается через плечо. Я приподнимаю бровь, пожимаю плечами и вытягиваю руку ладонью вперед.

– Это была твоя идея, – говорю я. – Поздно идти на попятную. Откажешься играть – будешь платить штраф.

Она щурится. Я задел ее за живое. Напрягает спину, крепче хватается за шар. Делает три грациозных шага и бросает. Кегли падают, все до единой. Страйк.

– Что ж, состязание начинается, – объявляет она, отчаянно пытаясь спрятать торжествующую улыбку. У нее совершенно не получается.

– Соберись, парень! – Мы оба поворачиваемся. Берт облокотился на перила за нашей дорожкой и наблюдает. – Она хорошо играет, но ты ведь можешь ее победить.

– Да я уже, – оправдываюсь я, хватаясь за шар. – Ей просто повезло.

Челси щетинится. Я пытаюсь объяснить себе, что просто так мотивирую ее, как любой хороший тренер. Но дело не только в этом. Мне не хочется проигрывать.

Следующими двумя бросками она опять сбивает все кегли.

– Проще пареной репы, – издевается она, показывая на табло со счетом. Там мигает изображение индейки[1].

– Эй. – Пухлый пожилой джентльмен жестом указывает на нашу дорожку. В руке он держит сигарету. – А девушка профессионал.

Увидев индейку на табло, Берт снова подходит ближе.

– Что происходит? – зовет он меня. – Ты что, проигрываешь?