Таких людей уже не испугать и не удивить. Но даже они не любили неопределенности. Для них всегда необходимо что-то делать, шевелиться: либо идти вперед, упираясь, стоять насмерть, либо лезть на стену, либо восстанавливать ее после пролома, либо копать бесконечные траншеи, либо бросать все и бежать. Но нужно, нужно что-то делать. А для этого нужен приказ. Приказ дает ясность, убивает неопределенность. А неопределенность всегда страшна. Неопределенность разъедает солдата не хуже, чем безделье. Тут неопределенность вдруг закончилась, появилась строгая и беспощадная ясность. Все, наконец, стало для него на свои места. Никаких тебе «или».

И все его метания, его желание найти правильное решение, эта глупая надежда, что все обойдется без усилий и, смешно сказать, без крови, что ему удастся жить спокойно, как живут другие господа в своих поместьях, вдруг все это закончилось. Сразу и бесповоротно. Словно барабан за его спиной сыграл сигнал «внимание». Дробь прокатилась и смолкла, одно мгновение, послышится другой сигнал: «Атака, средним шагом вперед».

Сейчас заорут сержанты и строй солдат двинется вперед.

И нападение на Брюнхвальда стало этим сигналом, этой барабанной дробью. И ничего теперь уже ничего нельзя было изменить.

— Видит Бог, я этого не хотел, — сказал он сам себе негромко.

— Что? — не расслышал его Максимилиан.

— Вычисти одежду, говорю, возьми малое знамя, возьми монаха, брата Семиона и поезжай в поместье Мелендорф, к графу, отдашь письмо, что я тебе напишу, скажешь, что то, чего он так настойчиво искал, будет принадлежать ему. Я согласен. А еще скажешь, что я готов взять его дочь, Элеонору Августу, замуж на тех условиях, что они предлагают, — он говорил невежливо с молодым человеком, обращался к нему на «ты», делал это намеренно.

Юноша смотрел на него чуть не с испугом.

— Я думал, вы дозволите мне побыть с отцом, — сказал он.

— Ты врачеватель? — сухо поинтересовался кавалер.

— Нет, но я…

— Тогда займись своим делом и выполняй то, что должен выполнять, — зарычал на него Волков.

— Да, кавалер, — сказал Максимилиан, опуская глаза.

Он помолчал, потом опять взглянул на Волкова и спросил:

— А мы отомстим за отца?

— А как ты думаешь? — в свою очередь спросил у него Волков.

— Зная вас, думаю, что вы так им это так не спустите, — сказал юноша, — но это… Это я так думаю, может… Вы ведь вдруг свадьбу, кажется, затеваете. А я хотел бы знать.

— Ты ничего не должен знать, — строго сказал кавалер. — Я твой капитан, а может, и полковник, а ты мой солдат, а солдат не должен знать ничего лишнего.

— Да, кавалер, — понял Максимилиан и замолчал.

— Сыч, — окликнул помощника Волков.

Сыч ехал сзади, он сразу пришпорил коня и поравнялся с господином:

— Да, экселенц.

— Сегодня же поедешь на тот берег, там сержант, кажется, Жанзуан его фамилия, собирает серебро с плотов. Найдешь его, он поможет тебе незаметно перебраться на тот берег.

— Значится, опять на тот берег, — со вздохом произнес Сыч.

— Чего ты вздыхаешь?

— Да не люблю тот берег, все там не как у людей, да и сами людишки сволочи. Муторно там.

— Сволочи?

— Еретики, каждый второй! А то и двое из трех! А что делать мне там? — спрашивал Сыч.

— Сходи на ярмарку, посмотри, что там и как, посмотри, где сидят менялы и торговцы мехами, ну, и все дороги посмотри, что ведут к ярмарке.

— Сделаю, экселенц, — обещал Сыч.

Волков взглянул на Максимилиана, тот улыбался. Улыбался с гордостью.

Наверное, епископ Малена был рад больше всех. И больше Волкова, и больше невесты, и больше ее брата, молодого графа фон Мален. Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, брат невесты, надумал Волкова вразумить и объяснить ему, что если не разослать всем приглашения на свадьбу за месяц, то многие не приедут, а многие станут думать, что были к ним пренебрежительны. Но кавалер настоял на том, что бы свадьба была через неделю и что больше ему ждать нельзя, так как у него есть дела.

Это вызвало у графа раздражение, и он сказал ему высокомерно:

— Сие невозможно, добрый господин.

Волков спорить с ним не стал, а тут же молча встал и пошел к графу-отцу. Сказал ему, что свадьба графа с его сестрой Брунхильдой состоится сразу после его свадьбы с Элеонорой Августой. Граф-отец заварил его, что приложит все усилия, чтобы ускорить дело.

Но кавалеру и этого показалось мало. И он поехал в Мален, там говорил с епископом. Сказал ему, что он готов задеть еретиков горных, но хочет начать дело сразу после свадьбы с дочерью графа, а молодой граф чинит препятствия, придумывая отсрочки. Старый епископ аж из сутаны чуть не выпрыгнул, велел при нем собирать карету, тут же отправился к молодому графу.

И уже утром следующего дня кавалер получил письмо от молодого графа. В нем написал граф, что отец и епископ убедили его и что принимает он желание кавалера жениться через неделю, но предупреждает Волкова, что не все гости, каких пригласить на торжество подобает, будут на нем из-за необоснованной торопливости жениха.

Не знал Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, что на сей раз кавалеру наплевать на приличия и наличие важных господ на свадьбе. В другой раз, конечно, он ждал всех, он выдержал бы все положенные сроки, но не теперь. Волков понимал, как важны связи в обществе. Но не сейчас. Сейчас каждый час жизни жил он, сжигая нутро себе синим огнем холодной ярости. И даже то, что Брюнхвальд шел на поправку и что говорил уже и ел, даже пытался шутить по-солдафонски глупо, ничего не меняло. Когда Волков видел его руки, притянутые бинтами к досточкам, как видел обритую его голову, зашитую в четырех местах, так ненависть к горцам, к поганым еретикам, только возгоралась с новой силой.

Нет, он не показывал ее, даже старался прятать, говорил со всеми вежливо, улыбался, если получалось, но все это получалась это у него плохо. Даже Брунхильда в эти дни не осмеливались ему дерзить. Даже она ежилась от тяжелого его взгляда. А тут он сказал ей, что выдает ее замуж за графа. Красавица, бесилась, ядом исходить надумала, думала, что будут его изводить, что больше не будет его допускать до себя. Да не вышло, господин ее к ней не прикасался больше, не звал к себе, не тянулся с поцелуем и не говорил ей почти ничего.

Говорил он теперь только с офицерами своими, шептался да шушукался. Только Рене, Бертье да Роха говорили с ним. Еган приходил к нему с делами, архитектор приходил, но всех ждал один ответ:

— Позже, не досуг мне сейчас.

Брунхильда видела, как утром одного дня вернулся Сыч, которого не было несколько дней. Тот был заросший щетиной и грязный, так господин его не погнал прочь, как обычно, а звал за стол.