— Ладно, хватит обмена любезностями, — говорит Мэри, — перейдем к делу, мы не можем слишком долго не позволять людям заходить сюда, это может вызвать подозрения.

— Ты права, — говорит Нита и смотрит на меня. — Четыре, выйди-ка, проверь, все ли там в порядке. Мне нужно перекинуться парой слов с Мэри и Рафи.

Я не спросил, почему я не могу послушать, о чем она будет с ними говорить. Иначе зачем вообще нужно было приводить меня сюда? С таким же успехом я мог подождать ее на улице. На самом деле я еще не дал ей своего согласия помогать. Так что я просто встаю, забираю свой нож и выхожу за дверь, туда, где человек Рафи охраняет вход.

Драка уже закончилась. Я вижу фигуру, лежащую на асфальте. На мгновение мне кажется, что человек еще шевелится, но потом я понимаю, что кто-то обчищает его карманы. Это уже не человек, это — тело.

— Мертвый, — выдыхаю я.

— Да. У нас так: если ты не можешь защитить себя, то не проживешь и одну ночь.

— Зачем тогда люди приезжают сюда? — хмурюсь я. — Почему они не вернутся в города?

Охранник долго молчит, и я начинаю думать, что он просто не расслышал мой вопрос. Наблюдаю, как вор, вывернув все карманы умершего, украдкой скрывается в одном из близлежащих зданий. Наконец, охранник говорит:

— Если даже ты умрешь, есть шанс, что кому-то до этого будет дело. Рафи, например, или кому-то из других лидеров. В городах, если тебя убьют, всем наплевать, особенно, если ты — «ГП». Самое суровое обвинение, которое когда-либо предъявляли «ГЧ» за убийство «ГП», — непредумышленное убийство. Дерьмо.

— Непредумышленное убийство?

— То есть несчастный случай, — раздается спокойный голос Рафи у меня за спиной. — Намного менее серьезно, чем убийство первой степени. Официально, конечно, мы все равны. Но на практике это далеко не так.

Он становится рядом со мной, скрестив руки на груди. Я смотрю на него и вижу короля, обозревающего свое королевство, которое он считает прекрасным. Потом смотрю на улицу, на разбитый тротуар, на неподвижное тело с вывернутыми наизнанку карманами, на окна, в которых мерцает неверный свет. Но я понимаю, какую именно красоту он во всем этом видит, — свободу. Свободу быть человеком, а не просто «ГП». Когда Эвелин приблизила меня к себе, избавила от власти моей фракции и дала власть мне самому, я подумал, что я свободен. Я ошибался.

— Ты из Чикаго? — спрашивает Рафи.

Киваю, глядя на темную улицу.

— Ну и как тебе здесь? — интересуется он.

— В основном у вас — то же самое, — отвечаю я. — Люди делятся на группы, по тому или иному принципу, и воюют между собой.

Половицы скрипят под ногами Ниты, когда я оборачиваюсь, оказывается, что она стоит позади меня, ее руки засунуты в карманы.

— Спасибо за то, что все устроил, Рафи, — кивает она. — Нам пора.

Мы идем вдоль по улице. Я, напоследок, оглядываюсь на Рафи и вижу, как он вскидывает руку и машет мне на прощание.

Когда мы подходим к пикапу, я снова слышу крик, но на этот раз обиженно поскуливает ребенок. Вспоминаю о том, как сам я, маленький, забивался в свою спальню, вытирая нос рукавом. Матери приходилось сначала чистить манжеты щеткой, прежде чем бросать мои рубашки в стирку. Но она никогда ничего не говорила об этом.

Мы забираемся в пикап. Я настолько устал от мертвящей атмосферы этого места, что с удовольствием думаю о скором возвращении в Резиденцию, где тепло, светло и безопасно.

— Если честно, до меня как-то не доходит, в чем преимущество жизни здесь, по сравнению с жизнью в городах, — говорю я.

— Я только один раз была в городе, в котором не проводится эксперимент, — отвечает Нита. — Там есть электричество, но оно — по расписанию, и каждая семья получает его только на несколько часов в день. То же самое с водой. И очень много преступлений, в которых обычно обвиняют генетически поврежденных. Полиция существует, но она ни с чем не способна справиться.

— Получается, что Резиденция самого Бюро, — размышляю я вслух, — лучшее место для жизни.

— С точки зрения доступа к ресурсам, может быть, — соглашается Нита. — Но в Бюро действует та же подлая социальная система, просто заметить ее немного сложнее.

В зеркало заднего вида я наблюдаю за тем, как исчезают огни Окраины. Мы проезжаем мимо мертвых домов с заколоченными окнами, и я пытаюсь представить, какими они были раньше: чистенькими, ухоженными, обжитыми. Наверное, дворики были огорожены живыми изгородями, зелеными и подстриженными, а окна сияли на закате. Здесь шла тихая и мирная жизнь.

— Зачем мы туда ездили? — спрашиваю я.

— Мы обсуждали наши планы.

В свете огоньков приборной панели я замечаю, что нижняя губа у нее вся искусана.

— И еще я хотела, чтобы они встретились с тобой, человеком из экспериментального города. Мэри раньше подозревала, что такие, как ты, находятся в сговоре с правительством. Глупости. Рафи… был первым человеком, кто доказал мне, что Бюро и правительство лгут нам о нашем прошлом, — она делает паузу, очевидно для того, чтобы я проникся ее словами.

Я ей почему-то верю.

— Бюро говорит о золотом веке человечества, предшествовавшем генетическим манипуляциям, когда все были генетически чисты и везде царил мир, — рассказывает дальше Нита. — Но Рафи показал мне старые фотографии войн.

Помолчав немного, я спрашиваю:

— Ну и что?

— Как ну и что? — возмущается Нита. — Если генетически чистые люди в прошлом имели войну и разруху, то что творится сейчас? Подумай, что толку от их экспериментов? Они просто убеждают людей, что правительство что-то делает для улучшения нашей жизни.

Верно. Правда меняет все. Поэтому Трис отчаянно стремилась добыть видео Эдит Прайор и даже заключила союз с моим отцом. А в данном случае главенствует ложь. Вместо того, чтобы бороться с бедностью и преступлениями, в Бюро воюют с генетическими повреждениями.

— Но почему? — вырывается у меня.

— Люди, вероятно, делают так потому, что их учили. Им всегда твердили, что именно в этом — главная проблема. Но Рафи говорил мне о свидетельствах лживости правительственной пропаганды. Как было изначально? Понятия не имею. Можно найти с десяток причин. Например, предубеждение против генно-модифицированных. Желание контролировать общество. Управлять населением, промывая им мозги. Но такие вещи не происходят в одночасье.

Я подставляю лицо под холодный ветер и зажмуриваюсь. Теперь я не могу сосредоточиться и плыву по течению.

К тому времени мы проходим обратно через туннель, и я наконец добираюсь до постели, солнце почти взошло. Рука Трис, как обычно, свисает над краем кровати, кончики пальцев касаются пола. Сажусь напротив и несколько секунд наблюдаю за ней. Больше — не слова лжи. Она обещала мне, а я — ей. Если я не скажу ей о том, что услышал и увидел сегодня ночью, я нарушу слово. И ради чего? Чтобы спасти ее от опасности? Чушь. Ради Ниты, которую я едва знаю? Потихоньку убираю волосы с лица Трис, так, чтобы не разбудить ее. Ей не нужна моя защита. Она сильная и справится со всем самостоятельно.