Между прочим, во время войны многие немцы вынуждены были довольствоваться кофе из зерен ячменя и чаем из разных листьев или моркови, поскольку морские транспортные связи Германии оказались нарушенными и она не могла получать кофе и чай.

Получив от англичан и американцев подарки и рассовав их по всем карманам, я, довольный, возвращался в свой блок. Однако вместо обычного часового я наткнулся на свирепого пожилого фельдфебеля. На мое приветствие «Добрый вечер» он не ответил, так как сразу определил, что никакой я не индиец, а обыкновенный советский военнопленный. Он подозвал меня указательным пальцем правой руки и, ничего не говоря, сильно ударил кулаком по лицу, а потом пригнал меня в лагерный карцер. Ничего не спрашивая, фельдфебель вытащил из моих карманов все дорогие вещи, но, к счастью, не тронул мои документы, находившиеся в карманах мундира. Увидев банку с натуральным кофе, фельдфебель очень обрадовался и засунул ее в карман своих брюк, а затем распихал по карманам остальные деликатесы, включая пачки сигарет и индийского чая.

Окончив обыск, он несколько раз огрел меня по голове резиновой дубинкой. Я упал на мокрый и частично обледеневший пол и не мог встать до тех пор, пока фельдфебель не ушел из карцера.

Хотя после ухода фельдфебеля я и надел на себя всю одежду и обулся, все равно ночью я не мог долго лежать на холодном полу, все время дрожал от холода. Постоянно мучила мысль, что меня завтра ожидает. С рассветом дверь карцера неожиданно открылась, и часовой меня выпустил, сказав, что я могу отправиться в свой барак. Туда уже принесли чай и начали раздавать по кружкам. Майор, которому я сразу рассказал о том, что со мной было, отдал мне мою вчерашнюю порцию хлеба и маргарина. Помыв лицо, левая щека которого немного опухла от удара, я улегся спать. Проснулся, когда к 12 часам принесли обед. Заглянув в вещевой мешок, я обнаружил, что там остались лишь пара сухарей, плитка шоколада и раскрытая пачка с пятью сигаретами.

Вспомнив, что на моей одежде нет маркировки «SU», отправился на склад вместе с соседом, который помог мне нанести по трафарету желтой масляной краской большие буквы SU. Их сделали на том самом месте, где я порвал шинель колючей проволокой. Теперь эти две буквы можно было считать своего рода дорогой медалью и гордиться перед немцами и другими иностранцами, что я – гражданин Советского Союза. (При этом я вспомнил известное стихотворение В.В. Маяковского «Стихи о советском паспорте».)

С утра 4 марта погода стала снова теплой и солнечной. В этот день майор постриг меня под польку и, закончив работу, разломил расческу пополам, отдав мне одну половинку на память – как будто знал, что скоро мы расстанемся. Так и случилось. На другой день после завтрака переводчик зачитал по списку фамилии 15 пленных, среди которых оказался и я. Нам объявили, что мы включены в состав большой рабочей команды в одном из городов недалеко от Мюльберга. В случае попытки побега по пути по беглецам будут стрелять без всякого предупреждения. Переводчик предупредил нас, что во время работы и проживания на новом месте нам придется сталкиваться с гражданским населением – и не только с мужчинами, но и с женщинами. Поэтому нам необходимо крепко запомнить, что за попытку вступления с немками в любовные отношения пленному грозит пожизненное пребывание в каторжной тюрьме, а за совращение немки – смертная казнь через повешение.

Оказалось, что на время путешествия старшим группы и посредником при разговоре пленных с конвоиром назначен я, как умеющий достаточно хорошо говорить по-немецки. В связи с этим мне приказали идти в первом ряду колонны ведущим левофланговым, чтобы передавать произнесенные по-немецки команды конвоира: «Вперед!», «Прямо!», «Правое плечо вперед!», «Левое плечо вперед!», «Стой!», «Налево!», «Направо!», «Смирно!», «Вольно!», «Разойдись!» и другие.

Но прежде чем мы вышли из блока, колонну задержал прибежавший агитатор из Особой команды лагеря с экземплярами газеты «Заря». Забегая вперед, скажу, что газета была датирована 3 марта 1943 года. Там под большим портретом генерала A.A. Власова на первой и второй полосах было напечатано открытое письмо «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом». Мы прочитали его, когда ехали в вагоне поезда. Отмечу лишь, что в письме Власов утверждал, что, будучи командующим 2-й ударной армией, окруженной в болотах и явно обреченной на верную гибель из-за отсутствия боеприпасов и продовольствия, он сдался в плен не добровольно, а только после того, как почти месяц скрывался от немцев. Он призывал русских людей вступить в борьбу против Сталина, за новую Россию без большевиков и капиталистов, а военнопленных и молодых гражданских лиц – записываться в РОА.

Замечу, что некоторые объясняли стремление генерала Власова сформировать РОА, чтобы, обманув Гитлера и его окружение, спасти от голодной смерти миллионы советских военнопленных.

…Наконец конвоир крикнул: «Вперед, шагом марш!», и мы навсегда покинули Шталаг IVB.

Несмотря на жгучее желание хоть что-то поесть, я и большинство моих товарищей шли в приподнятом настроении из-за того, что вырвались из лагеря как бы на свободу, хотя сзади шел конвоир с винтовкой.

…Из шедших тогда в колонне пленных мне запомнились только двое. Первый был очень самоуверенный, крикливый и хвастливый молодой человек небольшого роста, моложе меня года на два, по имени Петя, а по прозвищу Комиссар, которым он явно гордился. Ко мне Петя относился с заметной завистью. Он был выпускником какого-то техникума. Потом вместе со мной в рабочей команде он находился около девяти месяцев, после чего его отправили в другое место.

Вторым товарищем был пленный постарше меня года на два, имевший прозвище Француз, которое получил потому, что, как и я, носил французскую шинель и французскую пилотку. Он был скрытен и молчалив, ловок и хитер, мог «организовать» себе дополнительное питание. Немцы часто брали его на работы по обработке земли и выращиванию овощей. В конце ноября 1943 года Француза тоже отправили в другую рабочую команду. Я увидел его случайно в декабре 1955 года в Москве, на улице Петровка. Я догнал его и окликнул: «Француз!» Мы обрадовались встрече и удивились, что в плену не знали, что являемся москвичами. Поговорили, вспомнив былое, прослезились и расстались навсегда.

Погода, как и в предыдущий день, была теплой и солнечной. На деревьях уже начинали распускаться листья. Высоко в небе пел жаворонок. Прошагав по шоссе минут сорок пять, клацая о брусчатку деревянными подошвами ботинок, колонна вступила на главную улицу Мюльберга, совсем небольшого города, как по занимаемой территории, так и по количеству населения. Так я впервые оказался на территории немецкого населенного пункта. Автомобилей почти не было, но оказалось много велосипедов; часто они стояли без хозяина на стоянках или у стен домов. Везде царило полное спокойствие.

В те годы в Германии был установлен такой порядок, по которому в любом населенном пункте военнопленные, даже если они двигались не колонной, а в одиночку, должны были перемещаться только по мостовой. В случае, когда колонна была длинной, а конвоиров – несколько, например трое, то один из них шел по правому тротуару, второй – по левому, а третий – в хвосте колонны, но по мостовой. Пробыв в германском плену почти три года, я и в Москве долгое время автоматически сходил с тротуара на мостовую, а привычка ходить как арестант – с руками скрещенными за спиной – осталась до сих пор.