– Пошел вон, Бублик, – отодвинула его ногой Таня.

На площадке стоял какой-то мужчина. Лицо желтовато маячило в полутьме. Он тяжело отдувался (видно, и ему лестница далась нелегко) и не сразу выговорил:

– Девочка, у вас тут кошелек не теряли?

Морда Бублика сунулась меж трех пар ног. Бублик обнюхал брючину незнакомца. Лаять перестал.

– Я теряла, – пролепетала Таня. Кашлянула. – Я теряла!

Она не могла поверить своим глазам. Незнакомец в руках (они были похожи на две цапки) держал ее кошелечек!

– А ты не обманываешь? – спохватился незнакомец, и цапки сжались.

– Честное слово!

– Тогда скажи, что там было.

– Карточки! Хлебные! – влез Шурка.

А Таня почему-то держалась за косяк и справа, и слева, будто не пускала.

Незнакомец смутился.

– Верно, верно, – забормотал он. – Я это… Ты, Мурочка, не думай! Я вовсе не такой уж хороший. Я бы и карточки ваши себе взял! – писклявым голосом крикнул он. – Кто ж это от куска хлеба лишнего откажется. Да это ж и куском нельзя назвать…

Почему он Таню Мурочкой назвал? – удивился Шурка. – Неужели ошибка? Неужели сейчас незнакомец повернется и уйдет? С карточками?..

Незнакомец и впрямь что-то напутал, потому что крикнул:

– Но гляжу, папу-то у них, может, убили. Как же я у сирот-то корку хлеба заберу?.. Ты знай! Я не такой! Я всякий, но не такой! У сирот нельзя!.. – Он будто продолжал какой-то давний разговор с самим собой. В уголках губ собралась слюна: – А там как раз эта ленточка с вашим адресом…

– Какого папу? – попробовал остановить его Шурка.

– Какая ленточка? – не поняла Таня.

И незнакомец, как дрозд червяка, вытянул из кошелечка голубую мишкину ленточку.

– С адресом вашим. Миллионная. Номер дома, квартиры… Я решил: не так далеко, снесу. Отдам. Ты ведь Мурочка? Девочка, ты Мурочка?

– Какого папу?! – толкнулся Шурка. Но Таня крепко преграждала дорогу, у нее даже пальцы побелели.

– Миллионная? Вы сказали, Миллионная?! – ее голос прервался.

– До свидания, Мурочка… Мальчик… Собачка… – кивал незнакомец, видимо, сам не очень соображая, что бормочет. Пошаркал к лестнице.

– Спасибо!

– Стойте! Погодите! Что вы знаете про папу? – крикнул Шурка.

Но Таня так бахнула дверью, что незнакомца там, на лестнице, наверное, сдуло воздушной волной.

– Что значит – папу убили? Таня, откуда он это взял? Его надо догнать! Расспросить! Вытрясти все!

Но тема почему-то оставила Таню равнодушной. Сестра стояла, скрестив руки на груди, в одном кулаке – ленточка, в другом – кошелечек. Взгляд у нее был ледяным.

– А ну, Шурка, выкладывай все, – отчеканила она.

– Я-то при чем? Спятила?

Таня рывком поднесла к его носу ленточку.

– А при том, что это ленточка поганого мишки. На ней его поганый адрес. И оказывается, в той же самой квартире почему-то теперь живем мы! – Таня сделала кровожадную паузу. – А мишку этого стащил и приволок нам не кто иной, как ты!

Последнее слово ударило Шурку по голове. Он сжался.

– Теперь, Шурка, рассказывай мне все!

Шурка смотрел в ее серые глаза. На веснушки. На расстегнутое пальто.

– Почему вы молчите? Вы тут? – позвал из комнаты Бобкин голос.

– Выкладывай! Ну.

У Тани было крайне решительное лицо; даже тазы на стене поблескивали будто щиты.

– Бежим за ним. Он же про папу знает!

– Ничего он не знает.

– Он сказал!

– Он сумасшедший. Сам видел, у него слюни изо рта бегут. И не юли. Кто тебе мишку дал? И почему? – последние слова она произнесла совсем угрожающе.

– Ты же сама сказала, он сумасшедший.

– Шурка!

– Не изображай из себя тетю Веру.

Таня убрала руки.

– Ты прав, – как-то слишком легко отстала она. Подозрительно легко. И подозрения оправдались: – Все тете Вере расскажу.

Оба увидели, что одна из дверей приоткрыта. Оттуда тянуло холодком. В этой комнате жили двое – соседка с неандертальским лицом и ее муж, у которого дырка в легком. Они, похоже, сегодня еще не топили. Шурка не выдержал – заглянул. Почувствовал на затылке дыхание Тани.

Соседка лежала на кровати, отвернувшись к стене. Свисало одеяло. Поверх него, разбросав рукава, обхватывала хозяйку шуба. Под ней не было даже видно, как та дышит. Сосед лежал на диване под атласным одеялом. Одеяло вздымалось и опадало.

– Спят, – шепнул Шурка.

Голос его отскочил от стен неожиданно звонко.

Из комнаты куда-то исчезли вещи. Не было колченогих табуреток. Не было алюминиевых мисок. Примус тоже исчез. Пустые объятия раскрыл большой шкаф с золотым кантом. Стол показывал скрытое прежде под скатертью зеленое сукно. Его резные ножки попирали голый паркет. Стол и шкаф выглядели у себя дома на фоне украшенного потолка и потемневших атласных обоев.

Опустевшая комната показалась Тане удивительно красивой. С нее будто смыли тряпкой налипшую грязь чужой жизни. И теперь она тихо выжидала, когда исчезнут те двое, что лежат. Немногие уцелевшие вещи словно сбежали на последний островок – железную кровать с шарами – и там обложили свою изгнанную королеву. Стол и шкаф торжествовали победу.

Тане стало не по себе. Она ткнула Шурку кулаком в бок.

– Нечего глазеть.

Они вышли в коридор.

– Таня, ты что?!

Но Таня уже повернула ручку другой комнаты. Из нее тоже дохнуло сырым осенним холодком. Шурка осекся.

Победитель сразу бросался в глаза: большой полосатый диван смотрел на них без злобы и без страха. Убогий шкафчик, крашенный белой краской, жался в углу и казался кроликом, запертым в клетку с тигром. Подоконник показывал просторную спину, а паркет – узор. А вот соседки с косой не было. В комнате явно никто не жил.

– Ты давно ее видел?

– Не помню, – признался Шурка.

– Странно. Значит, уже трое. Она, еще та, через дверь, и еще Колпаков.

– В смысле?

– Их нет.

– Уехали. Пока нас дома не было.

– Да, наверное.

Тускло блестели засаленные обои. Комната выглядела отдохнувшей и всем своим видом как бы говорила: погодите, я только умоюсь, тогда и поговорим. Таня испуганно закрыла дверь. И хрустнувшему железному язычку тотчас ответил хруст ключа квартирной двери. Таня и Шурка отпрянули от комнаты. Фигура на пороге потопала, отряхивая боты, на ходу тускло отразилась в высоком зеркале шапкой деревянных кудрей, стала разматывать платок, потом обо что-то споткнулась и голосом Мани сказала: