Чрево Мертвых.

Псатма Наннафери чувствовала, какое благоговение испытывают ее сестры — верховные жрицы. Едва передвигая ногами, они шли за ней молчаливыми группами. Молодые поддерживали старых. Они шли в оцепенении, словно только сейчас их приобщили к истине их служения — и собственное деланое благочестие им казалось тщеславием, чем оно и было. Только сука, которая называла себя Халфантской Прорицательницей, Ветенестра, осмеливалась показывать, что ей скучно. Храни небо прорицателя, который ничего этого не видел.

Только брать, брать, брать. Злобность, нечистота, не ведающие границ.

Сама сущность Демона.

Наннафери старалась удерживать это чувство, ведя их в пещеру, которая именовалась Харнальским залом. Свой средний гнев, как она иногда называла его, — когда ее суждения разжигались лишь настолько, чтобы слегка опалить сердца слабых. Все греховно, все заслуживает порицания; такова истина бурного и хаотичного мира. Богиня — лишь дополнение, Богиня — невозделанная земля, которую надо обрабатывать мотыгой и плугом, чтобы она кормила мир. Этой мотыгой была Наннафери. И этим плугом. И еще не успеют завершиться церемонии в этой гробнице, ее сестры будут прополоты и вспаханы… Плодородная почва для Воина Доброй Удачи.

Она не испытывала тщеславия от осознания своей задачи. Богиня сделала ее линейкой, которой будет измерен мир — не больше и не меньше. Кто такая Наннафери, чтобы радоваться или гордиться, не говоря уже о том, почему и для чего гордиться? Нож, которым свежевали, острее не становится, — как гласила галеотская пословица.

Он только больше пачкается кровью.

Она велела им расставить фонари по сводчатой пещере, потом приказала сесть за огромным каменным столом в центре залы: легендарный Стол Ударов, у которого когда-то сама Ур-Мать наказывала своих непокорных дочерей. Наннафери заняла место богини, и трещинки, расколовшие древние плиты столешницы, словно разбежались от иссохшей груди Наннафери. Одна щель расходилась на несколько и ветвилась, подбегая к каждой из сестер, и Наннафери подумалось, что это удачно, потому что ей предстоит стать светом, который обнаружит трещины во всех них.

Она сидела абсолютно неподвижно и терпеливо ждала, пока улягутся последние разговоры. Некоторые из собравшихся лишь недавно прибыли с другого конца Трех Морей. Здесь присутствовали сразу несколько историй вражды и дружбы, прерванных назначениями в другие страны. Поскольку дружба была одним из самых благословенных даров богини, Наннафери терпела веселую болтовню сестер. Она знала, как редко доводится оказаться в обществе равных, когда достиг высших уровней в иерархии культа. Одиночество — вечная жестокая цена власти, что было заметно по этим женщинам. Особенно отчаянно хотелось говорить Элеве.

Но нависшее ощущение несообразности происходящего быстро заставило замолчать даже ее. Скоро все двенадцать женщин сидели с той же строгой суровостью, что и их Верховная Мать: прорицательница и одиннадцать высших жриц культа. Все, кроме матриарха, Шарасинты — ее отсутствие ни для кого не осталось незамеченным.

— Всего один раз со времен язычников, — сказала Наннафери хриплым, словно у курильщицы, старческим голосом, — созывался Стол Ударов. Многие из вас в тот день присутствовали здесь. Это было радостное время, время празднеств, ибо культ, наконец, вновь обрел это место, земную утробу нашей Великой Богини, где обитает долгая череда наших сестер, ожидающих своего Второго Рождения на Другой Стороне. В то время мы славили шрайю и его Священную войну и думали только о том, что мы сможем вернуть себе в будущем. Мы не разглядели дремавшего Демона, которому суждено было подмять под себя эту войну, превратить ее в орудие подавления и нечестивой тирании.

Последнее слово исказилось от ярости, которую она не стала сдерживать.

— Мы не разглядели аспект-императора.

Она швырнула перед собой на стол свой посох из священной акации. Сестры подскочили от громкого звука. Наннафери запустила руку в шелковые одежды, собравшиеся на скрюченных суставах влажными складками, и извлекла на свет маленький, не больше голубиного яйца, железный шарик, который огибали по кругу неразборчивые письмена. Она высоко подняла его, держа двумя пальцами, и бережно опустила перед собой на стол…

Хора. Священная Слеза Бога.

Словно следуя какой-то неумолимой логике, взгляды женщин, как один, обратились от Хоры к ее лицу. Такое откровенное начало шокировало — в подобных случаях обязательным считались Вступления: церемониальные ритуалы и молитвы инициации. Сестры смотрели на нее в полном изумлении. Но начинали понимать, как с мрачным удовлетворением отметила про себя Наннафери.

Их богиня готовилась к войне.

— Но сперва, — сказала Наннафери, положив руку на рукоять посоха, — нам надо разобраться с ведьмой.

Сейчас, когда она держала перед собой Хору, смысл сказанного был ясен: она говорит об одной из них.

Несколько женщин ахнули. Из них самая младшая (политическая уступка Нильнамешу), Махарта, вскрикнула в голос. Шархильда, со своими свиными глазками и красными, как редиски, щеками, глядела с выражением кроткой глупости, которым она обычно скрывала свой ум. Ветенестра, конечно, кивнула так, словно все знала с самого начала. Иначе какая же она была бы прорицательница?

Настала такая мертвая тишина, что, казалось, было слышно, как дышит пепел мертвых.

— Н-но, Святая Мать, — прошептала Махарта, — как ты узнала?

Псатма Наннафери прикрыла глаза, зная, что, когда она резко откроет их, они окажутся малиновыми шарами.

— Потому что богиня, — тихо проговорила она, — дозволяет мне видеть.

Бурные крики. Грохот упавшего каменного стула. Элева вскочила на ноги, простерла руки в стороны. Ее глаза и рот светились ярко-белым светом, волосы и одежду трепал неосязаемый ураган. Жуткое невнятное бормотание падало со сводов, со стен, неслось ото всех видимых предметов — голос, который сминал мысли, как бумагу. Шархильда подбежала к ней с ножом, но была отброшена назад, как бросают в угол грязную одежду. Харнальский зал пересекли переливающиеся прозрачные стены из гигантских призрачных камней. По замкнутой пещере метались крики. Жрицы в суматохе разбежались. Вокруг предметов завивались тени.

Звук удара железа о дерево. Слепящий свет. Рев втягивающегося воздуха.

Сквозь серную вонь начали раздаваться стоны и потрясенные вскрики. Махарта рыдала, скорчившись под Столом Ударов.

— Элева! — кричал кто-то. — Элева!

— Уже несколько дней как мертва, — процедила Наннафери. Она единственная не двинулась с места. — А то и больше.

Посох еще звенел у нее в руках, словно продолжая подрагивать от удара. Опершись на него, она подошла к поверженной ведьме и посмотрела на лежащую на полу треснувшую соляную статую. Безымянная девочка, навсегда застывшая в прекрасной и гордой белизне. Полногрудая. Невероятно юная.

Невольно закряхтев, Наннафери опустилась на колени и подняла с усыпанного пылью пола свою Хору. Свою благословенную Слезу Бога.