в одно время с ним в Киеве при Драгомирове. Он не раз откровенно говорил со мной по некоторым злободневным вопросам. И на этот раз, окончив с моим личным делом, генерал перешел на злобу дня.

Его вновь начали травить, взваливая на него всю вину за недостаток артиллерийских снарядов. Генерал с документами в руках пояснял, насколько великий князь Сергий Михайлович ревниво оберегал свою область, поскольку он не подпускал никого к ней. Все это, конечно, отлично знают, и он — Сухомлинов, — конечно, не может о том кричать, взваливая вину на великого князя и т. д.

Министр надеялся, что теперь, с образованием Особого совещания по артиллерийскому снабжению, дело двинется вперед, тем более что великий князь Сергий Михайлович отстранен от совещания, а его правая рука — генерал Кузьмин-Караваев — уволен от должности.

Перейдя к событиям в Галиции, генерал уже не в первый раз пояснял мне ошибочность [решения] Ставки идти на Венгрию, за что теперь и расплачиваются. И, чувствуя вину, ищут виновных, ищут козла отпущения. Генерал очень волновался, но повторял, что государь знает и понимает все. Государь знает, за что его не любит и преследует великий князь Николай Николаевич. Государь знает все, и он справедлив. На эту справедливость только и надеялся генерал. Он был очень откровенен и надеялся, что я передам весь разговор дворцовому коменданту и он дойдет до его величества.

Задержавшись в Петербурге, я побывал в Охранном отделении. Там беспокойно смотрели на поднимающийся поход против правительства и радовались слухам об уходе министра внутренних дел Маклакова. Несерьезный, даже легкомысленный министр, он носился с проектом упразднения Государственной думы, не имея для проведения подобной реформы ни достаточного государственного ума, опыта, ни характера, ни людей, которые бы поняли его и пошли за ним по этому скользкому пути. Слухи же о проекте просочились в политические круги, в общество. Они возбуждали тревогу. За проектом видели реакционность государя и царицы. А между тем в тылу, которым должен был интересоваться Маклаков, — был хаос. Во все вмешивались военные, Ставка.

Конечно, было трудно, но он-то — министр и не занимался этим насущным делом, а витал в высшей политике. Но до смерти князя Мещерского, имея в лице его идеологического руководителя, руководителя, умудренного житейским опытом, Маклаков в глазах некоторых еще казался как бы политической величиной, но после смерти князя на него перестали совершенно смотреть серьезно. И сам он, чувствуя свою малопригодность и неспособность, уже просил раз государя об уходе, но его удержали. С московским погромом Маклаков был окончательно скомпрометирован. Хотя московского градоначальника и уволили, но все как бы ждали, а что же постигнет самого министра и его помощника, генерала Джунковского. И уходу Маклакова радовались. Хотели серьезного настоящего министра внутренних дел, а не только занятного рассказчика.

9 июня состоялся спуск дредноута «Измаил». Церемония прошла блестяще, в присутствии государя. Нельзя было не восхищаться деятельностью Григоровича. Только что на юге, в Николаеве, государь любовался работами на черноморских верфях, теперь видел работу на балтийских. Григорович был много счастливее своего сухопутного коллеги Сухомлинова. Он умел ладить с Государственной думой, при том же самом государе. Он был единственный и полный хозяин у себя в министерстве.

После краха японской войны никто из великих князей уже не вмешивался в дела флота. Не то было у министра военного, на суше. Там чуть не каждый пожилой великий князь в генеральских чинах считал себя знатоком и авторитетом. И интриг, и интриг в их окружении было — хоть отбавляй, что и показала война.

В этот же день узнали об оставлении нашими войсками Львова. Теперь уже никто не сомневался в очищении Галиции, и то, что произошло там, называли катастрофой. Чувствовалось, а многими и высказывалось, что Ставка не может справляться со своим делом.

И Черного Данилова, и Янушкевича бранили очень. При таком настроении в Петербурге государь выехал 10 июня в Ставку.

Настроение в Ставке было очень нервное. Сознавая непоправимость положения в Галиции, высшие представители Ставки решили искать опоры в «общественности». Уже вечером 11-го, в день приезда государя, стало известно, что, уступая просьбам Николая Николаевича, государь решил заменить Сухомлинова генералом Поливановым, которого государь не любил и которому он даже не доверял в полной мере, зная и про его интриги против Сухомлинова, и про его заигрывание с думскими кругами, и про его дружбу с Гучковым.

Сухомлинову государь послал следующее письмо:

«Ставка, 11 июня 1915 года.

Владимир Александрович.

После долгого раздумывания я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют Вашего ухода в настоящее время.

Имев сейчас разговор с великим князем Николаем Николаевичем, я окончательно убедился в этом. Пишу сам, чтобы Вы от меня первого узнали. Тяжело мне высказать это решение, когда еще вчера видел Вас. Сколько лет проработали вместе, и никогда недоразумений у нас не было.

Благодарю Вас сердечно за Вашу работу и за те силы, которые Вы положили на пользу и устройство родной армии. Беспристрастная история вынесет свой приговор более снисходительный, нежели осуждение современников. Сдайте пока вашу должность Вернандеру. Господь с Вами.

Уважающий Вас Николай».

Стало известно и то, что по совету великого князя вместо Маклакова министром внутренних дел назначается [князь] Н. Б. Щербатов. Его любил великий князь. А брат его состоял при великом князе.

Щербатов был крупный полтавский землевладелец и губернский предводитель дворянства. Князь был настоящий широкий, культурный русский барин, обладавший здравым умом, энергией и деловитостью. По коннозаводству он сделал многое и умел доставать у Государственной думы нужные кредиты. Во время же войны князь был назначен инспектором всего конского состава армии с чрезвычайными полномочиями и принес делу много пользы. На новый пост его продвигали великий князь Николай Николаевич и Совет министров, смотревший на него, как на хорошую связь с общественностью.

За вечерним чаем в нашем вагоне-столовой уже положительно говорили о новом курсе «на общественность», который принимается по настоянию великого князя, а посредником примирения правительства с общественностью является вызванный в Ставку умный и хитрый Кривошеин[53]. Наш поездной Нестор-летописец, генерал Дубенский, побывав у Федорова и у Нилова, потолкавшись и в Ставке, уже совершенно переменил фронт. Он вдруг стал таким либералом и прогрессистом, что хоть куда. Щербатова он, оказывается, давно знал по лошадям и расхваливал его вовсю. С Поливановым, которого он всегда награждал нелестными эпитетами, он, оказывается, когда-то служил, и отношения у них были самые лучшие. Его Дмитрий Николаевич восхвалял теперь весьма, а бедного