Коммерческую и юридическую сторону дела Володя сразу и бесповоротно взял на себя. Уже назавтра Юркин был представлен в том самом издательстве, где ему отныне предстояло заколачивать бабки. Располагалось оно в обширной по-старинному квартире определенного под слом арбатского особняка, и поразило Женьку какой-то совершенно не присущей казенным издательским кабинетам атмосферой уюта и некоторой даже интимности. Комнаты были обставлены – за исключением Большой, официальной, – с комфортом и вкусом. Неполированного темного дерева стенка с непременной хрустальной посудой. Кресла и журнальный столик. Импортный торшер в углу. В отремонтированной кухне – гарнитур и холодильник общей стоимостью в непредставимую для Женьки сумму сто тысяч – словом все, что нужно для солидного безбедного существования. Как раз здесь-то и существовали, уйдя от обременительных семей, директор издательства Володя и чуть грубоватая, но яркая и энергичная главный бухгалтер Нина. И опять же здесь, в расслабляющей домашней обстановке, за кофе с коньяком, Юркин и подписал многие бумаги и передал из рук в руки по бедности даже не перепечатанный авторский экземпляр своих разработок. А там, что называется, пошла писать губерния… Как и все коммерсанты, Володя оказался человеком крайне занятым. Сил его едва хватало на то, чтобы указать Юркину очередную инстанцию, которую следовало пробивать и обрабатывать. То это оказывалась типография, тянувшая с изданием, то гарантийное письмо, под которым кто-то нужный должен был поставить и никак не ставил свою подпись. И приходилось мотаться, обзванивать, ловить труднодоступного Володю для дальнейших инструкций, да тут еще в школе заинтересовались, чем это так занят зазнавшийся Юркин, что ему ни на собрание подойти, ни продуктовые заказы потаскать некогда? А не за длинным ли случайно рублем где-то там погнался?!

К Новому году, держа в руках наконец-то пришедшие из типографии, изданные без переплета, на скверной газетной бумаге разработки, Юркин вдруг осмыслил две важные вещи: первое – деловой Володя, в сущности, ни в чем более не помощник, и второе – с работой на два фронта надо кончать. А на Новый год впервые ему не хотелось никуда идти, не тянуло ни в какие компании, пусть даже и с самыми симпатичными девушками, хотелось только одного: чтобы без всех, без всякой суеты, и чтобы Баля помолчала, и свернулись рядом Фиш и Буль, и бутылка перед телевизором, и главное – никаких звонков, никаких переговоров, никаких вообще контактов, хотя бы на эти два дня.

Но после новогодья все вроде начало налаживаться. Появился подобранный все тем же сочувственным Пехой помощник, образование университетское, сам весь прикинутый, и знающий, и деловой, и такой свой в доску, что за десять занятий с Юркиным полностью вошел в курс дела. Именовался помощник Славиком. Рекламу и объявления о занятиях Славик взял на себя, а к февралю первая группа была полностью укомплектована.

Первый же месячный курс прошел, к счастью или несчастью для Юркина, просто на ура. Именно деловые навыки общения оказались желанным дефицитом. А накинулись на него и молодые продвинутые ребята, и биржевые акулы с тугим кошельком, и даже вездесущая пресса. К лету разработки Юркина стали достоянием гласности. А достоянием самого Юркина стали две совместительские зарплаты в размере трех тысяч, странным образом обострившиеся отношения с Володей и Славиком и какая-то тягостная неопределенность с издательством. Несколько раз Володя при нем заводил с недовольной Ниной разговор о том, что Юркин не справляется с ведением нужной документации, многого не успевает и вообще не выглядит идеальной фигурой для руководителя курса, в отличие от делового и исполнительного Славика. Не видя на тот момент выхода из ситуации, окончательно уничтоженный Юркин отмалчивался, пока скандал не разгорелся словно бы сам собой.

День этот – двадцатое – последний срок давно ожидаемой зарплаты, а для Юркина еще и срок выдачи авторского гонорара, можно, не опасаясь шаблона, смело назвать во всех отношениях поворотным. Во-первых, и Нина, и Володя, и даже давно изменившийся Славик именно двадцатого окончательно повернулись к Женьке своим настоящим лицом. Во-вторых, сам Юркин повернулся лицом к тому, чего упорно, боясь застопорить дело, не хотел замечать. И наконец, сама наша история обернулась вдруг совсем уж детективным сюжетом…

О гонораре Женька мечтал давно. Хотелось заиметь свою пишущую машинку, запастись бумагой и, отринув мирские заботы, углубиться в подготовку серьезной статьи. Другой мыслью была задумка самому оплачивать помощника вместо вечно чем-то недовольного Славика, расквитаться за лето с Володей и с издательством и попробовать, если парень попадется надежный, наладить дело самостоятельно. Именно в таком рабочем настрое и завел Юркин с особенно грубоватой в последнее время Ниночкой разговор о гонораре.

Удивление Ниночки оказалось столь неподдельным, что его стоило бы заснять для вступительных экзаменов куда-нибудь в ГИТИС. В Большой комнате, чуя предгрозовую ситуацию, склубились тем временем все, и как раз там-то судьба Юркина и повернулась к нему непроницаемым лицом случайного свидетеля. А сам Юркин тоже вроде как повернулся лицом к своим деловым партнерам и узнал, что прав никаких на разработки не имеет, труд свой передал (согласно документам!) безвозмездно и при случае в один момент может быть уволен приказом за подписью Володи. Юркин слушал и вспоминал, что ведомости на зарплату ему подсовывали всегда второпях, а со времени полного прихода на счет солидной оплаты за обучение в издательстве не издали ни одной книги, зато успешно закрутили какие-то продажи (от него прятались то украшения левого серебра, то надувные игрушки, а то все необозримые булгаковские коридоры заполняли импортные коляски…).

Возвращаясь в метро, безработный Евгений Юркин, паспорт серии… номер… почти воочию представлял холодный взгляд своей изменчивой предпринимательской судьбы и длинные коридоры биржи труда, где сам в то время оставлял заявку на ненужную теперь машинистку…

Однако остановить ход событий оказалось не под силу даже полномочному Володе. Дня через два в насквозь прокуренную от безделья квартирку Юркиных ввалился Саня, тот самый Санька Кривин, успевший на Камчатке обзавестись не слишком большим, но для первых шагов достаточным капиталом. А еще через недельку слегка смущенный, но не склонный ни за кого отвечать Пеха передал с кем-то в Штаты добытый из конторы пакет юркинских разработок для Института социологических исследований. И как раз тут-то детективная жесткая нить и впуталась окончательно в прихотливый узор Женькиной предпринимательской судьбы.

Неожиданно позвонил Володя и определил срок в три дня для полной сдачи «издательских материальных ценностей» в виде все тех же разработок, давая понять, что в случае чего «будет хуже». «Страшно» не стало, но помех в работе над статьей не хотелось, и Санька предложил для доработки перебраться в общагу. Бале на всякий случай был оставлен адрес и телефон.

Но позвонила ровно через три дня не Баля, а странным образом соседка, сообщила, что бабушка подойти не может, но просила приехать, «как только сможет». Сани на месте не было: уехал договариваться с типографией, и Женька, не оставив записки, ринулся на такси домой.

На звонок никто не ответил. Даже звери не подавали признаков жизни. Женька перевел дух и сам открыл дверь. И снова непроницаемое лицо судьбы уставилось на него из зеркала прихожей. Звери обосновались за закрытой дверью кухни. Старушка сидела в комнате на табурете, привязанная к батарее. Все в комнате было перевернуто вверх дном, но Женька видел только милое старческое лицо и думал… да не все ли равно что! В тот день он из дома уже не выходил. Когда позвонил Саня с известием, что кто-то без них побывал в общаге и добрался до авторских черновиков, Женька не удивился. Разработки были обречены.