- назначение в Итальянскую армию. По сути, Баррас стоял у истоков славы Бонапарта, стоило ли ему бояться его?

Многие финансисты, прослышав о надвигающихся переменах, давали понять, что будут приветствовать их. Банкир Колло самолично принес генералу полмиллиона франков, уверяя, что стране давно не хватает порядка и что биржа возрадуется, если во Франции появится, наконец, достойное правительство.

В начале ноября Люсьен Бонапарт, младший брат генерала, возглавил Совет пятисот. Поистине, сама судьба сделала заговорщикам такой подарок, ведь Люсьен явно мог дирижировать депутатами должным образом!

И Люсьен смог. 9 ноября (республиканцы именовали этот день 18 брюмера), когда еще не рассвело, в необычно ранний для законодательных упражнений час оба Совета проголосовали за то, чтобы перенести свои заседания из Тюильри в загородный дворец Сен-Клу, и за назначение Бонапарта командующим военными силами Парижа. Причиной для таких странных решений послужили туманные слухи о каком-то заговоре, защитить Республику от которого по неведомым причинам мог будто бы лишь генерал Бонапарт. В целом складывалось впечатление, что перепуганные депутаты сами не до конца понимали, что происходит и за что они голосуют.

Бонапарт не медлил. Тут же явившись в Тюильри, он выступил перед народными избранниками с путанной речью, в которой благодарил их за доверие и обещал сделать все, чтобы спасти Республику. Оратор из него был никакой, кроме того, в речи чувствовался корсиканский акцент - сразу было ясно, к публике обращается не француз, и это несколько всех покоробило. Однако, поскольку к тому времени на стороне заговорщиков были двое директоров - Сиейес и Дюко, а Баррас написал заявление о добровольной отставке, никто не решился высказать свой протест вслух.

18 брюмера завершилось для заговорщиков триумфально. Аббат Сиейес, уверовав, что власть привалила именно к нему, верхом на белом коне объезжал войска в Тюильри, удивляя всех, кто знал его далеко не кавалерийское прошлое…..

Впрочем, на следующее утро депутаты, прибывшие в Сен-Клу, уже довольно сконфуженно поглядывали друг на друга, вспоминая вчерашние декреты. Здравый смысл вернулся ко многим. Что это было вчера? Какая необходимость изгнала Советы из центра Парижа в это местечко? Кто до такой степени угрожал Республике, чтоб соглашаться на такие крайние меры - вручение власти Бонапарту?

Протесты нарастали, гнев разгорался. К полудню дворец Сен-Клу клокотал, как адский котел. Объяснений от генерала требовал даже умеренный Совет старейшин. Что ж до Совета пятисот, в котором было немало якобинцев, то там готовы были разорвать генерала на куски. И речи не было о том, чтобы принять декреты об учреждении консульства, как того просили заговорщики, заседавшие в кабинетах на первом этаже. Депутаты требовали объявить генерала Бонапарта вне закона, как мятежника, посягнувшего на Республику, и никакие усилия его брата Люсьена уже не могли утихомирить разбушевавшийся зал.

В какой-то миг генерал, видимо, счел, что настал час решительных действий и поднялся на второй этаж, где заседали Советы. Желая разъяснить депутатам свои намерения, он нарвался на страшный прием: якобинцы бросились к нему, норовя вцепиться в горло.

Громовой рев потрясал своды:

- Вне закона! Вне закона!!!

В воздухе заблестели кинжалы. Гренадеры, закрыв Бонапарта собой, вывели генерала из зала. Под их прикрытием ему удалось уйти от атакующих депутатов, получив лишь несколько тумаков и отделавшись разорванной одеждой. Впрочем, сцена была для него по каким-то причинам так ужасна, что он пережил нечто вроде эпилептического припадка. В полуобморочном состоянии солдаты доставили его в кабинет на первом этаже. Вскоре к нему прибежал и Люсьен, заявляя, что управлять депутатами он более не может и декрет об объявлении Бонапарта вне закона вот-вот будет проголосован.

- А ведь именно это привело Робеспьера на плаху, - обронил кто-то из присутствующих.

Ряды заговорщиков стали стремительно редеть. Генерал говорил бессвязно, называл аббата Сиейеса «генералом» и выглядел полным невротиком. Многие из тех, кто его доселе поддерживал, сочли нужным исчезнуть. Талейран, Сиейес, Дюко, Люсьен, Мюрат, Ожеро - тех, кто остался, можно было бы пересчитать по пальцам…

В самый последний миг, когда, казалось, все вот-вот будет потеряно, к Бонапарту вернулись ясность ума и присутствие духа. Бряцнув саблей, он бросился во двор, к войскам. За ним по пятам следовал младший брат. Обратившись к солдатам, генерал призвал их очистить законодательный корпус от «кучки бешеных». Для солдат, возможно, генеральский призыв сам по себе был бы сомнителен, но, подкрепленный присутствием Люсьена - официального председателя Совета пятисот, он возымел действие.

Загрохотали барабаны. Под их неумолкаемый грохот генерал Мюрат и его гренадеры ворвались в зал заседаний.

- Вышвырните-ка мне всю эту публику вон! - прокричал Мюрат, добавив непечатное словцо. Не сегодня-завтра он планировал жениться на сестре Бонапарта Каролине и, таким образом, воспринимал возможный успех будущего шурина как собственный путь к возвышению.

Депутаты, столь смелые в обращении с Бонапартом, увы, проявили трусость, столкнувшись с гренадерами Мюрата. Никому и в голову не пришло сопротивляться: все разбежались за какие-то пять минут, просочившись в любые щели и даже попрыгав из окон. Тех, кто был пойман, заставили проголосовать за декрет об учреждении консульства. Народное представительство, с которого, собственно, и началась во Франции революция, было растоптано и унижено 19 брюмера в Сен-Клу - по сути, от него осталось мокрое место.

Впрочем, никто не был убит. Не было даже раненых. Церемония разгона парламента прошла без единого выстрела - достаточно оказалось угроз и барабанного боя, а нервное замешательство Бонапарта лишь добавило анекдотичных штрихов к общей бесславной и жалкой картине.

Поздно ночью новоявленные правители - Сиейес, Дюко и Бонапарт - принесли присягу. Что они предложат Франции, какие законы составят, на какую конституцию будут опираться - этого не знал еще никто. Можно было лишь предполагать, что, поскольку солдаты были главными героями переворота, армия и в дальнейшем будет играть в государственной партии главную скрипку.

Рассказ Буагарди о брюмерианском перевороте я выслушала со смешанными чувствами. С одной стороны, за десять лет Республики сколько их было, этих переворотов, - не сосчитаешь! Разве так уж давно случилось 18 фрюктидора, когда всех, кто сочувствовал роялистам, выслали в Гвиану, на «сухую гильотину»? После подобных событий для нас ровным счетом ничего не менялось. С другой стороны, мне доводилось видеть генерала Бонапарта воочию. Он мне не нравился, но я бы не рискнула назвать его заурядным человеком, не способным что-либо изменить в стране. Да и Талейран был высокого мнения о нем, как я помнила, и всегда желал быть к нему поближе. Мне казалось, мой знакомый министр, потомственный вельможа, не стал бы искать дружбы какого-то ничтожества.

-