Ребенка она носила легко. Ужасно было то, что она начала нервничать и очень хотела, чтобы Джек был рядом. А он воевал в Северной Африке, и кто знает, когда они будут снова вместе. Многие пары разлучила война, и надо было заниматься делом, и не ныть. Джек писал, что ждет сына, постоянно напоминал ей об осторожности и не сомневался, что они родят будущего капитана команды Йоркшира по крикету. Его письма всегда были для нее бесценными подарками. Когда они долго не приходили, у нее от беспокойства взлетало до небес давление.

Но главное, чтобы ребенок был здоровым. Мальчик или девочка, он станет напоминанием о Джеке. Теперь все ее время уходило на домашние дела; она неуклюже шевелилась, словно выброшенный на берег кит, ждала, когда у нее отойдут воды. Но только хорошо бы не сегодня – ей очень хотелось петь.

Репетиции оратории «Мессии» Генделя были для нее единственной возможностью раскрыть свои легкие и выпустить все эмоции, все тревоги. Эта музыка наполняла гордостью ее грудную клетку, успокаивала душу, истерзанную постоянной тревогой за Джека, дарила немного покоя. Тревога не покидала ее денно и нощно; в глубине ее сознания всегда гнездился ужасный страх – как она будет жить, если он не вернется домой. И сегодня она пойдет на репетицию, несмотря ни на что. Ребенок подождет своего часа.

Где-то в глубине души Миррен даже хотелось, чтобы все оставалось так, как было раньше, и чтобы ее беременность как-нибудь «рассосалась». Но Том и Флорри были в восторге. Флорри много лет безуспешно пыталась забеременеть. Новорожденный получит самое роскошное приданое во всей округе.

Даже Бен, смирившись с мыслью о беременности Миррен, заботился о ней, словно наседка о своих цыплятах. Трогательно. Он обращался с ней, словно с лучшей из своих элитных овец, и это было забавно. Семья видела в ней продолжательницу рода. Пока что первую и фактически единственную.

Бедняга Берт томился в плену, а Бен был безнадежен. Миррен знакомила его с девчонками из хостела, там были такие, которые интересовались фермерским делом, превосходные кандидатки на роль жены фермера, но он встречался с ними разок – и все. Вот упрямец. Нехорошо, только голову им морочил. Тогда она вспомнила, что дядя Том тоже поздно обзавелся семьей. Вероятно, Бен из той же породы, и это у них семейное.

Ей не с кем было поделиться страхом перед родами, который все нарастал. Казалось, все считали, что раз у тебя ферма, ты знаешь, что да как. Она и впрямь навидалась разных ужасов: телята застревали в матке коровы, и их приходилось вытаскивать веревкой; ягнят нужно было поворачивать, а ее руки не всегда пролезали. Вдруг и с ней случится что-то подобное?

Пожалуй, военные годы – не самое удачное время для рождения детей. Никто и не догадывался о глубине ее страха, а ей так не хватало материнского внимания. Тетя Флорри, конечно, помогала ей, как могла, но она тревожилась и за сына.

Надо было мне тогда, во время нашего с Джеком медового месяца, принять меры, упрекала себя Миррен. Но теперь уже было поздно жалеть об этом.

Да еще эти рождественские дни, когда почта забита письмами, посылками и открытками от друзей и родных… Джек прислал письмо с фотографией. Она по сто раз перечитывала каждое слово и положила конверт на почетное место – на каминную полку. Вот если бы она могла поведать ему о том, что чувствует, но к тому времени, когда он получит ее письмо, ребенок уже родится.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, отправляясь незнамо куда в такой вечер, – отчаявшись, проговорил Бен, глядя, как она надела пальто, которое давно уже не застегивалось на ее животе. – Сейчас подморозило, на дороге скользко. Я не хочу, чтобы ты поскользнулась в темноте на льду. Я подвезу тебя. Если тебе так надо идти туда, тогда переночуй в деревне у Пегги. Она позаботится о тебе. Вот только зачем тебе понадобилось шляться непонятно куда зимним вечером?.. Чего тебе не хватает дома? – спросил он, и его голубые глаза впились в нее. – Посидела бы у камина.

Почему он так сердится? Ведь это не его дело, куда она идет. Они всегда были друзьями, но теперь все время грызлись между собой, и она не понимала почему. Иногда она просто не могла посмотреть ему в лицо – боялась, что он заметит, что она обижается и сердится на него, на то, как он ведет себя с ней. Все это было как-то связано с Джеком. Бен ясно давал ей понять, что он невысокого мнения о нем как о супруге, и это ее раздражало.

– Я еще насижусь у камина, когда зима установится, а я буду кормить ребенка. Хочу побегать по лугам, пока могу. Ведь я ухожу всего на один вечер, – проворчала она.

– Мы будем волноваться, – добавил дядя Том, пивший чай за кухонным столом, и она мысленно поблагодарила его за эти слова. – Послушайся Бена и останься в деревне на ночь.

– Я возьму с собой голубя в корзинке и утром выпущу его с запиской, чтобы тебя успокоить, – сказала она, похлопав себя по животу. – Уверяю тебя, этот малец не торопится появиться на свет. Он ленивый, даже не слишком часто брыкается.

Том ничего не ответил. На ферме жили без телефона, и это был их привычный способ общения, когда кто-то надолго куда-нибудь уходил, – «голубиная почта».

Перед репетицией «Мессии» она могла немного побыть в женской компании, немного поболтать с подругами. Там будут и Хилда Терсби, и Лорна. Это был сводный хор всех деревенских капелл округи, прославившийся своим исполнением «Аллилуйя».

Почему «Мессию» никогда не поют целиком, размышляла она, а всегда фрагментами? Каждый год ораторию Генделя исполняли в первые недели декабря по всему Йоркширу. Почти все певцы знали текст наизусть, потому что ездили ради поддержки из капеллы в капеллу.

Когда она сидела на церковной скамье, слушала, как распевались солисты, и ждала, когда регент взмахнет дирижерской палочкой, она почувствовала, что деревянное сиденье впилось ей в ягодицы. Она подложила подушку – не помогло. Потом все встали, готовясь петь, – какое облегчение! По дороге в Уиндебанк ее сильно растрясло, и теперь она расплачивалась за это.

Репетиция шла вяло, все время что-то не ладилось: то басы опаздывали, то сопрано сбились с мелодии. Впрочем, что там удивляться, если посмотреть на почтенный возраст некоторых исполнителей. Они впечатляюще завершали свою «певческую карьеру».

– Сейчас работаем над строкой «Все мы блуждали как овцы». Леди, пожалуйста, следите за моим ритмом, – кричал хормейстер; вены на его висках надулись от напряжения. Ничего не получалось, но ведь это и не Хаддерсфилдское хоровое общество, а горстка рабочих, фермерских жен, учителей да несколько солдат и девушек из Земледельческой армии. Все кутались из-за сквозняков; а почтенные деревенские старики приносили с собой бутылочки с горячей водой, чтобы греть ноги.

Они жались друг к другу, хрипло пели, и сила музыки поднимала их скудные голоса на головокружительную высоту. Си бемоли трещали, кто-то из певцов пронзительно фальшивил… Но Миррен вкладывала в пение всю душу.

В такие мгновения, при такой музыке она обычно забывала про все свои тревоги, но боль в спине на этот раз не проходила. На середине репетиции она почувствовала себя так плохо, что решила немного размяться на улице. Пожалуй, ей следовало бы все-таки остаться дома и прилечь, положив ноги на валик, как предлагал Бен, но ей отчаянно хотелось сменить обстановку хотя бы на несколько часов.