В номере, который снимал Сенлин, не было ни окна, ни раковины, ни рабочего стола, но все равно жилье истощало его денежные ресурсы. Ужины с Тарру также увеличивали расходы, и еще время от времени приходилось платить за ванны…

Через месяц он подсчитал, что может позволить себе остаться всего лишь на десять дней или две недели, если перестанет по вечерам пить вино с Тарру, что внезапно превратилось в большое неудобство. Зарождающиеся притязания приводили его в ужас. Но таково было воздействие башни. Сперва она делала из роскоши необходимость, а потом – как будто нарочно – отнимала все претензии на счастье, достоинство и свободу.

Эта извращенная метаморфоза: «Из туриста – в королевскую особу, а потом – в хода» – изводила воображение Сенлина. Его ужас вернулся с удвоенной силой. Он мог не спать сутками напролет, а когда в конце концов падал от изнеможения, ему снились кошмары. В его сновидениях с человека-павлина снова срывали адмиральский наряд. Ссутулившись под огромной корзиной угля, бедолага присоединялся к потоку таких же несчастных, которые взбирались по извилистой Старой жиле. Во сне Сенлин рыскал вдоль ковыляющей процессии изможденных людей в поисках Марии, одновременно желая увидеть ее лицо и страшась этого.

Пока его постель пропитывалась потом, он шел вдоль голых спин с выступающими позвонками вверх и вверх по бесконечной башне – неделями, годами. Когда ощипанный павлин наконец-то рухнул, его измученное сердце выпирало из грудной клетки словно опухоль. И Сенлин, позабыв, что он – не ход, позабыв о поисках жены и застарелой тоске по дому, наклонился и подобрал его груз.

Колокольчик над дверью звякнул. Почтовое отделение было маленьким, как чулан, но высоким, словно бункер. Почтовый клерк, сидящий за зарешеченным окном в бесшовной мраморной стене, смахивал на кучку пыли. Его воротник, пусть и застегнутый на последнюю пуговицу, болтался на шее, как у скелета. Он сидел и что-то писал; скрежещущее поскрипывание пера не утихало. Не считая деревянного пюпитра для письма, почтовое отделение было пустым.

Сенлин попросил у клерка лист бумаги и перо. Просьба помешала клерку продолжить писанину, и Сенлин увидел сквозь решетку, что он методично вычеркивает слова в дешевой книжечке, продвигаясь от последней страницы к первой. Взяв у Сенлина деньги и передав ему лист бумаги, клерк возобновил нудный и отвратительный труд.

Слегка волнуясь, Сенлин подошел к пюпитру и взялся за письмо. Он не тратил время на размышления. Мысленно он дюжину раз написал и переписал это письмо утром, пока лежал среди скомканных простыней.

Он сложил лист, написал адрес и запечатал письмо, воспользовавшись воском и печатью почтового отделения. Он заплатил пыльному клерку еще шекель, чтобы тот принял письмо к отправке. И снова клерк прервал свое занятие ровно на столько времени, сколько потребовалось, чтобы взять у Сенлина деньги и сунуть письмо в щель на стене, а потом продолжил уничтожать книжицу.

Наблюдая за тем, как письмо исчезает в щели, Сенлин подумал, что у него нет никакой возможности узнать наверняка, не ведет ли желоб по ту сторону в горящую топку. От осознания беспомощности он вдруг озлился и сказал, сам не зная зачем:

– Плачу еще шекель за книгу, которую вы портите.

Клерк пожал плечами и без единого слова сунул книжицу с наполовину зачерненными страницами под решетку.

Вернувшись на улицу, Сенлин пустился обычным маршрутом, на ходу читая. Он шел вот так, читая и двигаясь словно во сне, пока занятие не поглотило его до такой степени, что пришлось покинуть поток нетерпеливых пешеходов и устроиться на скамье на берегу. Там он и дочитал произведение, надеясь, что это образчик слезливо-сентиментального чтива. Написанное точно не могло быть правдой.