Больше всего Сергею Петровичу хотелось разделаться с этим щенком по-мужски и немедленно. Сперва вытряхнуть из него душу так, чтоб на всю жизнь запомнил, как обманывать Нику, а потом выпнуть подонка из города. Но Ника как раз накануне чётко и ясно дала понять, что этот Шаламов ей нужен. Необходим. Что она его любит, каким бы он ни был, и готова простить ему всё, что угодно, лишь бы остаться с ним.

«Прости, папа, — плакала она, — но я не могу без него».

А ещё запретила его трогать. Как знала.

Гайдамак негодовал: что стало с его Вероникой? Где та блистательная, гордая и независимая умница-дочь, какой была она последние восемь лет? Оправившись после неудачного замужества, она ведь как будто стала сильнее и хладнокровнее. Подчас своей циничностью и холодностью она поражала даже Сергея Петровича. И вот теперь вдруг размякла, раскисла, забыла гордость, всё забыла из-за какого-то смазливого никчёмного пацана, который сидит на шее у своих родителей и ничего, ни-че-го из себя не представляет.

Даже та официантка внушала Сергею Петровичу гораздо больше симпатии, хотя бы уже потому, что работала. Училась и работала. Отца похоронила, матери помогала. И училась-то, кстати, отлично — Сергеев по его просьбе навёл о ней справки. Такие люди, как эта девчонка, Гайдамаку всегда импонировали, и при других обстоятельствах он бы, возможно, даже взял её к себе на службу. Он и сам был когда-то такой, вкалывал у станка с восемнадцати лет, учился заочно, своим умом. Этот же… Он брезгливо поморщился. Трутень, тунеядец! Лживый, наглый, похотливый паразит! У Сергея Петровича так и ходили желваки.

Впрочем, совершенно неудивительно, что он такой. Кто ещё мог вырасти у Шаламова-старшего? Его тоже Сергеев пробил — редкостный прохиндей, хотя надо отдать ему должное — смекалки ему не занимать. А этот же — полный ноль. Один гонор на пустом месте. Удивительно другое: что могла найти в этом никчёмыше Ника?

Вечером, в начале девятого он подъехал к дому Шаламова. Устранить и даже отделать как следует этого подонка он, конечно, не может. Во всяком случае сейчас, пока Ника к нему не поохладеет. А в том, что это рано или поздно случится — он даже не сомневался. Любовь, конечно, зла и всё такое, но не дура ведь Ника, а, значит, вскоре увидит и поймёт сама, что он из себя представляет. А точнее, что он из себя ничего не представляет. И бросит его. Плохо лишь то, что она загорелась выйти за него. Сколько он ей предлагал пожить так — ни в какую не соглашается. Прямо до истерики. Думает, глупенькая, что узы брака надёжнее. А на самом деле нет никаких брачных уз. Связывают людей только чувства — любви ли, сознательности, долга, уважения или даже страха. Но вот этот штампик в паспорте не привносит в отношения ровным счётом ничего. Это он знал на собственном печальном опыте. Ведь матери Ники этот чёртов штампик нисколько не помешал завести интрижку и сбежать. Он мог бы, кстати, найти жену и наказать, но не стал, потому что она оставила ему дочь. Это было самое дорогое. Сергей Петрович даже второй раз не женился — Ника не хотела иметь мачеху, а он всегда ей уступал.

И с этим гадёнышом Шаламовым уступил, хотя чуял, что зря. Потому что сразу понял, ещё в первый же вечер их знакомства, что он не любит его дочь, хотя тот играл вполне убедительно. Позже — только каждый раз снова и снова в этом убеждался. Ну а когда появилась та официантка… все малейшие сомнения окончательно отпали. Сергей Петрович до боли стиснул челюсти. Кулаки инстинктивно сжались. Как же наверняка страдала его бедная Ника! И до сих пор страдает…

С Шаламовым он просто потолкует. Пальцем его не тронет, раз уж дал слово Нике. Да мордобоя и не понадобится, убеждать он прекрасно умел и на словах.

Но… разговор не состоялся. Паршивца не было дома. Сама ситуация казалась Сергею Петровичу абсурдной — он — Он! — не погнушался, приехал к нему сам и ломится в закрытую дверь, словно какой-то загулявший муж-подкоблучник, которого стерва-жена не желает пускать домой. В бессильном раздражении он крепко саданул ногой по двери и пошёл к лифту. Даже гадать не надо — и так ясно, где и у кого этот сучонок. Что ж, придётся Сергееву или его ребятам ещё раз подежурить у подъезда этого щенка, и как только тот вернётся… Веронику же он упросит остаться ещё на одну ночь, не возвращаться к этому блудливому поганцу.

Глава 21

Шаламов разминулся с Гайдамаком всего на каких-то пятнадцать минут. Приди тот пораньше и застал бы его. Но пока отец Ники тарабанил в дверь, Шаламов зяб на автобусной остановке, пытаясь выяснить у прохожих, какими путями-маршрутами проще добраться до «Узловой». Находилась она в промзоне, где он не то что не бывал ни разу, но даже смутно не предполагал, где это может быть, но язык, как известно, и до Киева доведёт.

— Почти вовремя, — хмыкнул Дёмин с ехидной улыбкой, когда Шаламов выпрыгнул из переполненного автобуса на обочину, — а я уж думал…

Но мимо пронеслась, грохоча, фура, заглушив конец реплики, наверняка едкой, на которую, впрочем, Шаламов всё равно, скорее всего, не отреагировал бы. В таком благодушном настроении он простил бы любую колкость.

— Ты чего так светишься? — с лёгким недоумением поинтересовался Дёмин.

— Тебе рад, — улыбнулся он ещё шире.

Не рассказывать же ему про Эм, хотя наверное, он и впрямь выглядел глупо и сейчас, и когда трясся в битком набитом автобусе, и когда торчал на продуваемой всеми ветрами остановке, блаженно улыбаясь всем и каждому. С той самой минуты, как они расстались с Эм — около часу дня, когда он подвёз её к ресторану, — эта дурацкая улыбка как прилипла и не сходила с лица. Всё вокруг виделось ему радужным и прекрасным: и серое, затянутое тучами небо, и суетливые, усталые, простуженные люди, и ленивые голуби, снующие под ногами, и вот этот самый Дёмин, угрюмый, язвительный одногруппник, чьё имя он даже припомнить не мог.

Время до обеда они с Эм провели вместе, он бы вообще от неё не оторвался, если б не дурацкая эта её работа. Он не хотел рассказывать ей ни про историю с угоном и изнасилованием, ни про дневник, ни про что. Зачем, думал, копаться в прошлом и отравлять настоящее. Но слово за слово и