и сердце ухнуло. Всё вчерашнее во сне затянулось пеленой, и в первый миг я глазам своим не поверила. Он! — и тут. Да и вспомнила — всё равно верилось с трудом.

Эш спал на животе, сунув руки под подушку. Я хотела выключить будильник, но тут он, не поднимая головы, не разлепляя век, вскинул руку и, нашарив будильник на тумбочке, сбросил его на пол. И дальше спать. Будильник хрипло взвизгнул и замолк, какая-то металлическая деталь отскочила от его корпуса и укатилась под шкаф. Да уж! Чего церемониться?

И всё же во сне он казался таким беззащитным, что мне безумно захотелось его коснуться. Я провела рукой по чёрным волосам — теперь он стригся коротко и это его взрослило, погладила по тёплой, гладко выбритой щеке. Он улыбнулся, не просыпаясь.

И всё равно мне никак не верилось в происходящее. Всё случилось так неожиданно и стремительно, что даже подумать времени не было. Зато теперь… Ведь он сейчас проснётся и уйдёт, в ту свою жизнь, потому что зачем ему я? Я даже не понимаю, почему он пришёл. У него же там всё так хорошо, так благополучно…

Нет-нет, только не думать об этом сейчас! Пусть ещё немного, пока он здесь, я побуду счастлива.

Хотя сколько себя не уговаривай, а тяжесть на душе никуда не делась, наоборот, становилась всё ощутимее. Ведь у него есть другая! Эта мысль уже несколько дней, с той самой злополучной пятницы разъедает мне сердце. Вчера об этом я не думала, не вспоминала, но сейчас снова стало больно. Я чувствовала жар его тела, ощущала такой пьянящий, мужской запах, и терзалась ещё сильнее. Как же я буду потом? Когда он уйдёт к ней? Ведь ничего не прошло, оказывается. С ним я снова забываю обо всём и очертя голову, с упоением срываюсь в пропасть. И ничего не хочу в такие минуты, только чтобы он был рядом. Он для меня как огонь, которому противостоять я не в силах, хоть и знаю, что это меня погубит.

И я могу тысячу раз сейчас, после утреннего отрезвления, ругать себя и взывать к разуму, оправдываться чем угодно, настраиваться быть сильной и гордой, но, будем честны, повторись вчерашнее снова, и я опять сделаю то же самое. Потому что моё тело и мой разум — предатели, когда он рядом. Потому что сама этого очень хочу. И потому что только с ним мне хорошо, с ним я чувствую себя живой и настоящей. Господи, где же ты, моя гордость? Мне, наверное, должно быть стыдно. А то вдруг кажется — ну какая, к чёрту, гордость? Урвать бы кусочек счастья, иначе жизнь зачем? Сама себя не понимаю. А ещё больше не понимаю Эша. Почему он пришёл ко мне? Ведь у него невеста (как бы невыносимо было думать об этом), он же её любит, раз женится. Он ведь не может жениться из-за денег. Или может? А вдруг он просто поссорился с ней из-за той сцены в ресторане? Может, она выговаривала ему за то, что он вступился за меня?

Так или иначе, но он пришёл. И как смотрел! В самую душу проникал и всё там выворачивал.

В любом случае, мечтать и гадать можно о чём угодно, но я же не наивная дурочка, чтобы надеяться, что он теперь отменит свою свадьбу. Хотя, наверное, даже хуже, чем наивная, раз снова впустила его в свою жизнь. Я же потом мучиться буду без него. Я же с ума сойду, когда он женится. Ну а с другой стороны, как я могла его не впустить? Это же Эш. Мой и не мой…

Как я смогла вытерпеть ту ужасную пятницу в ресторане — сама поражаюсь, а потом ещё и продержаться три таких же кошмарных, мучительных дня. Хотя «продержаться» — это слишком громко сказано. На самом деле все выходные я сидела в этой неприютной норе, и выла, глотая слёзы. А ночами, когда выть нельзя, лежала ничком на этом самом диване, вцепившись зубами в подушку, и задыхалась от невыносимой боли. И ни минуты не спала.

В понедельник же, по-моему, пару-тройку раз… даже не уснула, а как-то просто выпала из реальности на час, полтора. Потом приехала, не поленилась Ада — забеспокоилась, что снова не хожу в институт.

— Я пыталась договориться! — причитала Ада. Она всегда забавно делала брови домиком, когда о чём-то сожалела. — Но Каплунов ни в какую. Сказал, что ты можешь к нему больше даже не подходить. Он, мол, тебя и слушать не станет, но я думаю, что старик просто сейчас очень сердит. Отойдёт и попозже… Ну, не академ же, в самом деле, из-за этого ненормального брать!

Я слушала Аду вполуха. Кивала, даже что-то отвечала, особо не вдумываясь. Каплунов, экзамен, институт — всё это стало глубоко безразлично. Ада бы меня не поняла. Она наверняка думала, что я сидела такая пришибленная из-за этого старого самодура. Для неё учёба — это всё, единственная в жизни цель. Да что там цель — вся жизнь. Собственно, на этой почве мы изначально и сошлись. Я тоже поначалу училась с горячим энтузиазмом, но после смерти отца изрядно поубавила рвение — работа съедала слишком много времени и сил.

— Может, ещё раз в деканат сходить? Или даже к ректору? Одно дело, если б ты и по другим предметам отставала…

Ада пила на кухне чай с крекерами и воинственно рассуждала, как совладать с зарвавшимся профессором. Я за компанию тоже выпила кружку чая с крекером — первый раз за три дня хоть что-то смогла проглотить съестное. И хотя мне её общество было в тягость, потому что приходилось напрягаться из последних сил, чтобы казаться более-менее нормальной, умом-то я понимала — всё-таки хорошо, что Ада пришла. С ней я хотя бы отвлеклась, пусть и ненадолго. Ведь я уже едва на стены не лезла от отчаяния.

А во вторник была смена в ресторане. И хорошо — лишь бы не сидеть в этой конуре в одиночестве. Там хочешь — не хочешь, а надо собраться и как-то функционировать. Долг вон выплачивать. Про долг я почему-то до сих пор думала как-то отстранённо, понимая, какое это неподъёмное ярмо, но совершенно не воспринимая, что оно на мне.

Отработалось нормально — в суете, в беспрерывной беготне едва хватало времени и сил, чтобы вспоминать о своём. И Харлов, что странно, ко мне особо не цеплялся, хотя я думала, что после жалобы