– Почему бы мне не рассказать о моем дне? – внезапно заявил Уоллис. – Я уже поел. – Он буквально всосал свою порцию.

Тим оставляет в покое меня и поворачивается к нему.

– Я помог Брен убедить того недоверчивого ретривера позволить искупать его, – говорит Уоллис. Уголки его губ ползут вверх. – И, э… я продал еще две готовые истории.

– Еще две? – щебечет Ви. – Уолли, это замечательно!

– Ты не сказал мне об этом, – заметила Брен.

Люси бросает в него салфетку:

– Ты собираешься дать мне их почитать?

Тим улыбается:

– Замечательно, Уоллис. Это твои фанфики?

– Да. Но не к «Морю чудовищ», а другие.

– А что-нибудь из своего ты пытался продать?

Уоллис трет шею:

– Людям нужны истории со знакомыми персонажами.

– Хммм. – Тим возвращается к яйцам. – Так, значит, это будет твоим главным занятием в следующем году? Фанфики?

Лицо Уоллиса становится скучным:

– Такой специализации ни в одном колледже нет.

– Ты будешь писать собственные вещи?

– Да.

– А зачем тебе это надо, если ты не можешь делать на них деньги?

– Тимоти, – предупреждающе говорит Ви. – Только не при гостях.

Я пододвигаюсь поближе к Уоллису, но пронзительный взгляд Тима настигает меня.

– Элиза, – говорит он. – Ты же хочешь в следующем году поступить в колледж, верно? На чем ты собираешься специализироваться?

Очевидным ответом является «на искусстве», хотя я еще ничего не решила, потому что такой специализации, как «Море чудовищ», не существует. Но если я скажу «искусство», то это явно не возвысит меня в глазах Тима.

– На графическом дизайне, – говорю я. – Типа для рекламы. И всякого такого.

Здорово выкрутилась, Мерк.

– Графический дизайн, – повторяет Тим. – Видишь, Уоллис, даже в этом есть деловая жилка. Графические дизайнеры могут зарабатывать большие деньги. Я не хочу сказать, что тебе не надо писать, только уж пиши что-то такое, на чем можно построить карьеру. Литературное творчество никуда тебя не приведет.

Уоллис совсем грустно смотрит на свою тарелку. Люси засовывает себе в рот кусок бекона, а Брен закрывает лицо рукой и медленно качает головой.

– Все эти фанфики – просто забава, хобби. Мы с мамой не будем платить за твое обучение в колледже, если ты продолжишь заниматься исключительно ими. Мы хотим, чтобы ты делал что-то существенное.

Тим продолжает говорить, и кулаки Уоллиса сжимаются на уровне его бедер. Провожу пальцем по одному из них, и он хватает мою руку. Хватает крепко, словно ему очень больно.

– Я знаю, тебе не нравится выслушивать все это. Но так уж устроен мир.

Над столом нависает молчание, а Тим возвращается к еде. И тогда Уоллис говорит:

– Вы нас извините?

Тим готов сказать «нет», но его рот полон еды. Ви стреляет в него злобным взглядом с другого конца стола и произносит:

– Да, солнышко. Мы вас с Элизой отпускаем, я уберу ваши тарелки.

Уоллис встает и тащит меня за собой прочь из кухни.

Задний коридор заканчивается лестницей, ведущей в подвал. Стены подвала выложены из кирпича и завешены коврами, в нем прохладнее, чем в остальном доме. Уоллис щелкает выключателем у подножия лестницы, зажигая бра на стене, горящее мягким естественным светом. Комната поделена надвое стеной с большим проемом посередине. На этой стороне стоит поеденный молью диван и старый большой телевизор. Через проем в стене Уоллис ведет меня в другой конец комнаты, здесь темнее. На полу лежит матрас, застеленный мятой простыней, в удлинитель воткнута вилка лампы, и повсюду навалены книги и бумаги, в том числе и экземпляры «Детей Гипноса», и главы прозаической версии «Моря чудовищ». Много места занимает бильярдный стол. Слева от лампы на полу старое мягкое кресло. Над ним – большой плакат с Далласом Рейнером, стоящим на берегу и смотрящим на океан. На тени, которую он отбрасывает на песок, проступают слова «В МОРЕ ОБИТАЮТ ЧУДОВИЩА». Рядом с плакатом к стене прикреплена видавшая виды футбольная майка, по ней идет надпись «УОРЛЭНД» и номер 73. Уоллис закрывает проем тяжелой раздвижной деревянной дверью и запирает ее. Шум, доносящийся сверху и даже из другой части подвала, сразу стихает. Он прижимается лбом к двери.

– Мне так неудобно, – говорит он. – Не думал, что он выкинет нечто подобное.

Я переминаюсь с ноги на ногу. В комнате холодно, а моя куртка наверху.

– Он всегда так себя ведет?

– Иногда. Он – отличный парень и хороший человек, но я ненавижу, когда он заявляет, что то, чем я занимаюсь, не имеет смысла. – Уоллис отходит от двери и начинает ходить по комнате. – Прости. Прости. Я не хочу, чтобы ты боялась. Не думал, что он осмелится поднять эту тему в твоем присутствии.

– Все хорошо. Я все поняла. – Я рада уже тому, что могу дышать свободно.

Уоллис опять сжимает кулаки. Никогда не видела его таким злым. Такое впечатление, что ему хочется что-то разбить, сокрушить. Может, бильярдный стол.

– Какой смысл жить, если ты не можешь заниматься тем, что делает тебя счастливым? Какой смысл в приносящей деньги карьере, если ты постоянно ненавидишь себя, делая ее? У меня нет семьи, которая поддержала бы меня, нет денег, чтобы платить за обучение – по крайней мере сейчас. Разумеется, мне придется брать студенческий заем, хотя у нас все равно нет возможности отправить меня в место получше общественного колледжа, и я выплачу кредит, занимаясь тем, чем придется по окончании колледжа. Мне нет необходимости становиться доктором, или юристом, или еще кем-то важным, кем он хочет меня видеть. Я просто хочу писать.

Я смотрю, как он вышагивает по комнате. И у меня создается впечатление, будто я врастаю в пол, и неуверенность разливается по моим венам. Я никогда его таким не видела – и потому не знаю, что делать, и просто стою и наблюдаю за ним до тех пор, пока он наконец не поднимает на меня глаза и снова не говорит:

– Мне действительно очень жаль.

– Тебе нужно выкричаться? – спрашиваю я.

Он ненадолго задумывается:

– Неплохо бы.

Беру с матраса подушку и кидаю ее ему. Он прижимает ее к лицу, и раздается приглушенный вскрик. Вероятно, это самый громкий из звуков, которые он издавал в моем присутствии, но подушка очень хорошо заглушает его, так что голос Уоллиса звучит с обычной для него громкостью.

Он швыряет подушку обратно на постель и сам следует за нею. В лежачем положении он не так страшен. Сажусь на край матраса и поворачиваюсь к нему.

– Плохо, что он такой, – говорю я.

Уоллис закрывает глаза руками. Как просто было бы сейчас наклониться к нему и поцеловать, но время для этого неподходящее. Может, такое время никогда не наступит. Потому что я, Элиза Мерк, вечно бегу от жизни. Как только я начинаю очень сильно чего-нибудь хотеть, то оказываюсь парализованной, стоит мне только подумать о том, что это можно взять голыми руками.