— Может милиционера позвать? — предложила она, втайне надеясь, что гость откажется.

— Справимся.

Молодой человек стянул пружину, распрямил конец, согнул его, просунул в замочную скважину и несколько раз повернул. Замок щёлкнул, и дверь поддалась. Сима лежала на кровати на правом боку, портьера на окне была чуть отодвинута, в комнате царил полумрак. Травин распахнул штору, впуская дневной свет, соседка подошла поближе к кровати и ойкнула, закрывая ладонью рот. Лоб машинистки был покрыт коркой запёкшейся крови, нижняя губа распухла, платье — разорвано, а пальто перепачкано грязью. Глаза Симы были открыты, но на свет почти не реагировали. Травин проверил пульс, он был слабый и прерывистый. От Олейник несло алкоголем и кислятиной, последний раз её вырвало в комнате прямо на кровать. Легла Сима как была, в плаще и в туфлях, рядом валялась сумочка.

— Повезло, что она не на спине лежала, — машинально отметил Сергей.

Сумочку он поднял и раскрыл, там лежали деньги — шесть рублей с мелочью. Травин подхватил Симу на руки, замотав в плащ, сумочку забрал с собой.

— Да, да, — забормотала женщина, — ну как же так, такая молодая, и померла, кому ж теперь комната достанется.

Сергей остановился.

— Гражданка Олейник жива. Вас, гражданочка, как зовут? — строго спросил он.

— Купанина я, — ответила соседка, — ох бедняжка, кто ж её так?

— Милиция выяснит. Гражданка Купанина, за комнатой присмотрите, я зайду позже, проверю вместе с милиционером, и постарайтесь, чтобы ничего не пропало, а пока закрою.

— А примус, — спохватилась Купанина, — как же я без примуса? Мой-то теперь худой.

Травин кивнул на стол, где стоял такой же прибор.

— Этот берите, и побыстрее.

Купанина подхватила чужой примус, прижала его к груди и вышла в коридор. Сергей свободной рукой поднял ключ, закрыл комнату, взвалил Симу на плечо и вышел на улицу. Там всё та же компания закончила с пивом и принялась играть в домино. Один из парней, увидев человека, несущего женщину на плече, встал, засеменил следом.

— Хорошая баба, — сказал он. — Тебе одному не много ли будет?

Его дружки загоготали. Травин не отвечал, и это разозлило гопника.

— Слышь ты, фраер, — сказал он, с трудом поспевая за молодым человеком, — я вопрос задал.

Сергей остановился резко, так, что парень чуть было на него не налетел. Ему было на вид лет семнадцать, модные ботинки шимми, холщовые штаны с оттянутыми коленями и синяя блузка, на голове русый вихор. Инстинкты подсказывали парню, что от больших людей следует держаться подальше, но взгляды приятелей заставляли действовать. Травин схватил его за ухо, молча потащил за собой.

— Эй, дядя, отпусти, больно же, — заныл парень.

Он попытался ударить Травина ногой, Сергей оставил ухо, перехватил шею в захват, поволок за собой, а через метров десять отпустил. Бузотёр грохнулся на мостовую, схватился за горло, пытаясь откашляться.

— Ну погоди, фраер, я тебя отыщу, — прохрипел он.

Дружки его не сдвинулись с места. Сергей, не снижая шага, добрался до начала Божедомки, а потом спустился к Сухаревской площади, туда, где стоял Шереметьевский странноприимный дом, который теперь занимал Институт неотложной помощи имени Склифосовского. Он занёс Симу в подъезд приёмного покоя, сдал на руки санитарам, а потом ещё минут десять ждал, когда подойдёт врач, диктуя медицинской сестре адрес Симы и прочие сведения. Молодой доктор по фамилии Юдин в очках на солидном носу Травина из смотровой не выставил, наоборот, велел помочь, и с четверть часа Сергей перекладывал женщину с места на место, пока этот доктор её осматривал сначала в одиночку, а потом с помощью ещё одного коллеги, щеголеватого мужчины лет пятидесяти.

— Ну что же, товарищ, вы припозднились, но лучше поздно, чем, кхе, никогда, — сказал он наконец. — Надеюсь, жить будет, организм молодой и крепкий. Судя по травме, это произошло часов десять-двенадцать назад, водянки я не наблюдаю, и череп, на удивление, цел остался, но алкоголь, отсутствие помощи — факторы усугубляющие. Вы уж, пожалуйста, помогите сестре её оформить. Имя и фамилию знаете? Ну и отлично. Сейчас для неё главное — покой, организм сам будет бороться, а через несколько дней, если сама не выпишется, можете её навестить. Вот и товарищ милиционер подошёл, вы ему всё расскажите.

С сотрудником двадцать четвёртого отделения милиции Травин провёл ещё с четверть часа, страж порядка, ровесник Сергея, аккуратно записал на листе бумаги, что женщина была в запертой комнате одна, и вернулась, по словам соседки Купаниной, домой самостоятельно, и обещал дать знать, если что выяснит.

— Тут такое часто случается, хулиганы житья не дают. Чтобы до смерти, редко, но побить, деньги отобрать могут, опять же. Вот эта сумочка, говорите, лежала рядом, а в ней деньги? Скорее всего, упала и лоб разбила. Мы разберёмся, товарищ, не волнуйтесь, и по месту работы сообщим.

Травин отдал ему ключ от комнаты, сумочку, записал телефон прокатной конторы на листе протокола и ушёл. С одной стороны, разгульное поведение машинистки не вписывалось в тот образ, который он представлял, а с другой, он знал женщину всего два месяца, мало ли какой она была на самом деле. По пути домой он зашёл в гараж, там уже были в курсе произошедшего — из больницы позвонили Коробейникову. Ливадская собиралась провести собрание, только пока не знала, обличать ли ей гражданку Олейник как падшую женщину, или наоборот, защищать как жертву преступления. Женская часть коллектива на Травина смотрела неодобрительно, по их мнению, Серафима попала в беду из-за него, точнее, из-за его равнодушного отношения.

— Ты иди, — сказал ему заведующий гаража, — а то они тебя сожрут, бабы, брат, это такое зло, что по отдельности ещё можно побороть, а как вместе соберётся, беда. И ведь пока здоровая была, собачились, а теперь вон лучшие подруги. Да и отпуск у тебя, не забыл? Через две недели всё образуется.

Сергей про отпуск помнил, и заранее решил, чем займётся в свободное время.

* * *

Несмотря на то, что галантерейная лавка была расположена на отшибе, покупатели отчего-то в неё зачастили, а в выходной так вообще от клиентов проходу не было. Ковров старался соответствовать образу совбура средней руки — он появлялся в магазине под конец рабочего дня, раздавая указания теперь уже двум продавщицам и собирая кассу, а днём ездил по государственным трестам и на биржу, договариваясь о новом товаре, который Николай покупал исключительно в кредит. Векселя он раздавал с лёгкостью, которая внушала уважение счетоводам, кассирам и директорам, и не скупился. Если бы он всерьёз решил заняться галантерейным делом, то так ещё пять-шесть лавок открыл. Мальцева была им довольна — прикрытие сексота ОГПУ она находила безупречным.

Азалов в воскресенье прислал своего подручного, чтобы сообщить, что следующая партия драгоценностей будет в понедельник, на этот раз — вдвое больше, и что он, Ковров, должен приехать к шести часам вечера туда же, на Преображенскую площадь. В ресторан Тиволи Николая больше не звали, Шпуля контакты поддерживать не хотел, свалив всё на своего подельника, и это значило, по мнению Коврова, что у компаньонов возникли некоторые затруднения.

В свободное от работы на ОГПУ время мужчина посетил два оставшихся кладбища, удостоверившись, что за ним никто не следит. Но и на Медведковском, и на Алексеевском погостах он обнаружил то же, что и на остальных — младенцев, зарытых, а потом вытащенных из могил. Похоже, клад уже давно достали и потратили, или спрятали где-то в другом месте, оставив и Коврова, и Азалова с носом. Что случилось со Станиславом Пилявским, подходившим на роль владельца сокровищ, он не знал, и выяснить не смог. В телефонной книге обнаружился только один человек с такой фамилией, его тоже звали Станислав, только он не умер, а жил в Кремле и работал помощником прокурора республики. На роль гробокопателя этот товарищ ну никак не подходил.

Ковров проснулся в полдень, долго лежал в постели, глядя в потолок — Мальцева требовала внимания, и ушла только в третьем часу ночи, порывать с ней сейчас было никак нельзя. Он принял ванну, побрился, надел пиджак и ботинки, пригладил лысину, дотронувшись пальцами до рубцов, приладил пистолет в кобуру на щиколотке — маленькая машинка отлично пряталась под широкими брюками, достал из комода пачку денег, пересчитал. Выходило почти триста червонцев, и это за неполных две недели торговли. Коммерсант спустился по лестнице, кинув конторщику целковый и наказав прибраться в комнате, вышел на улицу, жмурясь от лучей полуденного солнца, и упёрся