Я махнулa рукой. — Респектабельность переоценивается так же, как и девственность, мадам, и я мало что могу из них использовать. Кстати, Стокер проделал замечательную работу, сдерживая свой темперамент во время ваших оскорблений, но я не могу обещать, что он выдержит это усилие. На самом деле, я должна призвать его не сдерживатьcя.

Я повернулась к Стокеру. — Хотел бы ты, чтобы я ее хорошенько встряхнула? Я не оставлю следов, хочу только вбить в нее немного смысла, чтобы перейти к сути дела.

Шляпа миссис Маршвуд дрожала от ярости. — Гадкое существо! — Она начала другой ядовитый монолог, критикуя мою мораль и внешность, прежде чем вернуться к предмету недостатков своего бывшего зятя. Стокер стоически принимал все оскорбления, которые она навалила на него, скрестив руки на груди и рассматривая свою тещу

Мне надоели ее язвительные высказывания, и я быстро вмешалась, прерывая ее поток. — Как вы думаете, что случилось с Джоном де Морганом? — спросила я.

Она яростно моргнула. — Что с ним случилось? Конечно, он cбежал. Он украл эту диадему и бросил мою дочь.

— Вы уверены в этом? — спросила я. — Г-жа де Морган, похоже, так не считает.

Миссис Маршвуд с отвращением скривила губу. — Я не отчитываюсь перед вами, мисс Спидвeлл.

Я проигнорировала провокацию. Честно говоря, это не была одна из ее лучших. — Г-жа Маршвуд, постарайтесь использовать немного интеллекта, как бы это ни было труднодля вас, — проинструктировала я. — Нет никаких доказательств того, что Джон де Морган украл диадему и бросил свою жену. Никто не знает, что с ним стало. Конечно, правда, какой бы болезненной она ни была, была бы лучше, чем нынешнее положение дел.

— Благополучие моей дочери не ваша забота, — ответила она.

— В этом мы полностью согласны. Но факты исчезновения де Моргана должны быть установлены. Ваша дочь не может даже быть признана законной вдовой без тела, — отметила я.

Старуха откинулась назад, ее тонкие губы внезапно стали бескровными. — Кэролайн нельзя оставлять в подвешенном состоянии. Это невыносимо.

— Тогда помогите нам узнать, что случилось с ее мужем, призвала я.

Она ничего не сказала, но ее рот яростно работал, когда она грызла свои собственные губы.

Через мгновение я вздохнула. — Неважно, Стокер. Миссис Маршвуд невозможно убедить увидеть причину. Позвольте откланяться.

Я достала свою карточку и оставила лежать на садовом сиденье. — Вы можете связаться с нами по этому адресу, если передумаете.

Она сжала губы. — Я должна подать жалобу в полицию, что вы ворвались в наш дом без приглашения. Это послужит вам уроком.

Стокер, который направился уходить, повернул назад. Листовые тени папоротников играли на его лице, как зазубренные пальцы, придавая ему угрожающий вид, и он говорил тихим ужасающим голосом, которого я никогда не слышала раньше.

— Прежде чем сделать это, подумайте обо всем, что вы сказали обо мне, о каждом злодеянии, которое вы приписали мне, о каждом грехе, который вы совершили у моей двери. Перечитайте для себя мой каталог жестокостей и спросите себя, действительно ли вы хотите спровоцировать меня.

Миссис Маршвуд отшатнулась, ее губы дрожали. Она подняла костистый палец, который дрожал от ярости и страха. — Убирайтесь!

Мы не оглядывались назад.

Мы вернулись в Бельведер в тишине, и я не успела еще снять свое пальто, как Стокер сбросил свое, поспешно вытащил пробку из бутылки и налил здоровенную меру в зубную кружку.

— Стокер… — начала я.

Он поднял кружку, выплескивая содержимое. — Пей со мной или убирайся к черту, — приказал он.

Я протянулa руку, и он отдал мне зубную кружку, а сам выпил прямо из бутылки. Он поднялся по небольшой лестнице к уютной комнате на верхнем этаже, отшвыривая окаменелый копролит с дороги. Он бросился в кресло, а я пoмешала огонь и повесила шляпу.

Между глотками чрезвычайно дорогого односолодового напитка он сорвал с себя воротник и галстук, жилет и манжеты, отбросив их в сторону. Я заняла кресло напротив, делая глоток.

— Поможет ли, если я попрошу прощения? — наконец спросила я.

Он наклонил голову. — Я не одна из твоих чертовых бабочек, Вероника.

— Я никогда не думала…

— Да, ты думала. — Он опрокинул бутылку, делая еще один глубокий глоток виски. — Тебе нравится думать, что ты умнее всех, и дьявол тебя забери, как правило, так и есть. Тебе нравится класть людей в маленькие коробочки, как тех чертовых мотыльков: булавку в грудную клетку и наколоть на карточку, чтобы рассматривать, когда тебе скучно.

Я смотрела в огонь, ничего не говоря.

— Ты думаешь что знаешь меня. Ты меня отсортировала — Homosapiensexsolutus. У него довольно впечатляющее кольцо, не так ли?

— У тебя плохая латынь, ответилa я, сохраняя небрежный тон. — Ты должен был сказать vulneraverunt.

Он невесело рассмеялся. — Даже сейчас ты не можешь ошибаться. Но ты ошибаешься. Ты так невероятно, невыносимо неправа.

Я чуть не повернула голову тогда. Я чуть не обернулась и не сказала ему, что поняла его: я знала, что он любит Кэролайн. Он любил ее со страстью, которая оправдывала все, что она с ним сделала, и не притуплялась. Возможно, он любил ее больше за ее жестокость, подумала я. Было бы грустной иронией, если бы это было так. Как ужасно трагично нести факел для женщины, которая бросила его и раскрыла его секреты недоброжелательному обществу. Но как часто мы учимся целовать ботинок, который нас пинает?

Он продолжал горьким голосом. — Я рад, что ты видела ее. Она прекрасна, не так ли? Как ангел, спустившийся на землю. Это то, о чем я подумал, когда впервые увидел ее. Это самое ужасное клише, но оно ей подходит. Она не с этой земли. Вот что сказал бы поэт. Я был стеснительным с ней. Ты можешь себе это представить? Первый раз, когда я протянул руку, чтобы дотронуться до нее, меня затрясло. Рука, которая убивала людей в битве и спасала в хирургии, дрожала, когда коснулась ее. Какой грешник осмелится дотронуться до края платья святого?

Я позволила ему говорить, но это молчание стоило мне дорого. Каждое слово, что он произносил, разрывало меня, сжимая до костей, пока он говорил, перечисляя ее совершенства. И хуже всего было то, что он говорил правду; она была самым милым существом, которое я когда-либо видела. Менелай мог запустить тысячу кораблей, чтобы вернуть Елену, но сами боги поссорились бы из-за Кэролайн де Морган.

— Я никогда не чувствовал себя достойным ее, — сказал он после еще одного глубокого глотка из бутылки. — Ни разу. Она была такой нетронутой и застенчивой. Мы едва произнесли два слова наедине, прежде чем я встал на колени в залитом лунным светом саду и попросил ее выйти за меня замуж. Она была слишком робкой, чтобы ответить мне. Она побежала к своей матери, которая передала мне счастливые новости. День, когда я женился на ней, должен был стать самым счастливым в моей жизни, но не стал. Ты знаешь почему? Знаешь? — потребовал он, протягивая ногу в сапоге, чтобы подтолкнуть мой стул. Я оставалась совершенно неподвижной. — Потому что я никогда не верил, что она моя. Я не заслуживал ничего такого прекрасного. Я знал, кто я, кто мой отец, моя мать. Моя маленькая грязная душа была просто путаницей компромиссов, лжи и отчаянных поступков. Испорченный от рождения обманом других людей, — с горечью сказал он. — Но я cпросил, и она согласилась. Она вышла за меня замуж, и я увез ее в Бразилию. Я думал — ну и дурак я был — что это будет грандиозное романтическое приключение.