— Дорогие, любимые мои прихожане! Мой племянник в последнее время увлечен чем-то под названием «Ньюрайт», кажется. Я как-то спросил его, что это. И он ответил, что это движение по оздоровлению нашего общества. «Вот оно как! — воскликнул я и спросил: — А что означает приставка "нью"?» Он засмеялся и ответил, дескать, нам стыдно за свое прошлое, когда мы по глупости пели дифирамбы Ким Ирсену и его сыну. Этот парнишка молитвами моими, и моего отца, главного пастора нашей церкви, и всей семьи родился заново. Одно время он с группой активистов занимался изучением гитлеровской теории агитации. Когда я поинтересовался, что это за теория, он ответил: «Гитлер в свое время прославился своим ошеломительным мастерством — с успехом запудрил мозги целому народу, а метод его заключался в следующем: например, если нужно увести граждан вправо, то увлекайте их обещаниями наделить десяткой тонн золота каждого, кто пройдет сто метров в нужном направлении». Естественно, разумный человек подумает: "Даже если собрать все золото мира, как можно дать каждому такое громадное количество?" Но некто поблизости станет подначивать: "Вы считаете, кто-то без основания будет бросаться такими обещаниями? Хоть немножко, но дадут… Ну что тебе стоит, в конце-то концов, проверь, никто палкой не ударит!" Какой же мы сделаем вывод? Если хочешь обмануть, пускайся во все тяжкие и лги напропалую! Не все, но многие начнут верить, что в этом что-то есть. Этим руководствовался Гитлер, это взяли на вооружение коммунисты, этим пользуется дьявол! Так управляют людьми ложные авторитеты». Ну что ж, дорогие мои! Давайте подытожим сказанное! Двое наших старейшин сейчас находятся в тюрьме по обвинению в таких ужасных прегрешениях, о которых здесь, в присутствии нашего Господа Бога, даже кощунственно упоминать… А обвиняют их активисты политического движения прошлых лет, а также те, кто и сейчас имеет отношение к политике. Итак, мои любезные, вы сейчас на распутье. Закончится эта служба, и вам придется отвечать на вопросы жителей Муджина. Не мнитесь, не врите, краснея от стыда. Не поступайте как малодушный Петр в ночь страданий и пыток Господа нашего, когда он отрекся от Христа, сказав, что не знает этого человека! Вы просто обязаны ответить — как?

Все хором воскликнули:

— Они на такое неспособны!

— Правильно! Именно так! Насколько мы знаем, скажете вы, они не могли совершить подобное. И Бог это знает! И даже если нас будут поносить и забрасывать камнями, мы ни за что не должны уподобляться трусливому Петру, предавшему Христа в ту роковую ночь. Мы живем, уповая лишь на Иисуса, как когда-то давно говорил апостол Павел: «Иисус, я живу надеждой». Есть Иисус, и потому отчаяние нам неведомо! Уважаемые жены старейшин, попавших в беду, держитесь, не падайте духом! Господь знает, что ваша жертва сегодня — это ваши слезы и слезы ваших уважаемых мужей, что томятся сейчас в стылых тюремных застенках. Братья и сестры! Прошу поддержать сердечными аплодисментами скорбящих дам!

— Опять явилась та женщина.

Секретарь Чхве Сухи в наушниках слушала урок разговорного английского, когда в кабинет с докладом зашел завотделом Ким. Она поняла, что речь про Со Юджин, и, нахмурившись, небрежно махнула рукой.

— He пойму, и чего таким особам неймется! Из крайности в крайность, и все-то им в черном свете видится. Лучше бы уверовали в Бога да спасение получили… — пробурчала она себе под нос, покачав головой.

Потрясение неуклонно сходило на нет, и постепенно стали множиться и набирать силу доводы вроде тех, о чем говорил молодой пастор церкви Великой Славы. На взгляд обывателя, звучали они здраво и несли в себе рациональное зерно. А кроме того, людям трудно признать, что столь отвратительная история случилась в их родном городе, — гораздо комфортнее думать, что все неправда, что ничего такого не было.

У правды лишь один недостаток — она ужасная лентяйка. Будучи абсолютно в себе уверенной, она и не пытается принарядиться, приукрасить себя и представить убедительные доказательства. Ложь из кожи вон лезет, припудриваясь и прихорашиваясь, а правда и пальцем не шевельнет. Но однажды надоест ей бездействовать, и тут-то она и выскочит как черт из табакерки. Вот такая она, нелогичная и неудобная. А потому и не любят в нашем мире правду, избегают ее и отвергают.

— Ну подумай! Даже распоследняя сволочь не станет творить такое на глазах у всех. Тем более педагоги! Ну, мож, позволили себе лишку — пошалили слегка, пощупали где не следовало… А это же подростки, у них гормоны, им кажется, весь мир против них, вот и накрутили себя…

Такие фразы звучали все чаще, и люди соглашались, одобрительно кивали, убеждая себя, что близнецы Ли — всего лишь очередной пример непутевых мужиков. Шли дни, поставивший на уши весь город ужасный переполох сходил на нет, словно туман рассеивался под лучами солнца, а с моря задувал свежий ласковый бриз. Лица разгладились и посветлели, сам воздух потеплел, а горожане вновь принялись судачить о вступительных экзаменах в университеты, о закваске кимчхи, о ценах и подобных обыденных вещах.

Как-то днем Кан Инхо вызвали в кабинет замдиректора. Там незнакомый мужчина за пятьдесят пересчитывал денежные купюры, а рядом сидела Юн Чаэ с перекрещенными руками на груди. Едва он вошел, она буквально вбуравила в него полный ненависти взгляд.

— Вот, пожалуйста, пересчитайте и распишитесь, — проговорил мужчина, а Кан Инхо, недоумевая, взял протянутые деньги и листок бумаги. Там было написано: «Возврат Ли Ганбоком долга Кан Инхо в сумме пятидесяти миллионов вон». Опешив, Кан Инхо поднял голову, а незнакомец, поглядывая на Кан Инхо сквозь толстые линзы очков, безразличным голосом сказал:

— Господин директор изъявил желание привести в порядок прежде всего свои личные дела и начисто избавиться от задолженностей, а я здесь в качестве его представителя.

Выходило, что «взнос в фонд развития школы», к которому принудили Кан Инхо, вдруг ни с того ни с сего стал именоваться личным долгом, и сейчас эта сумма вернулась в его руки. И хотя ни мэрия, ни отдел образования до сих пор не пошевелились, руководство таким образом, видимо, решило подготовиться к предстоящей инспекции. Кан Инхо невольно улыбнулся. Он принял деньги и поставил свою подпись, мочками ушей ощущая бесцеремонный взгляд Юн Чаэ. Он знал, что в последнее время она без конца вызывает к себе недавно вернувшихся в школу Ёнду, Юри и Минсу, а также других воспитанников и запугивает их: чего доброго, наговорят лишнего, и, если суд состоится, братьям-близнецам не поздоровится. Кан Инхо поднялся с места. И в этот момент Юн Чаэ открыла рот:

— А у вас, как я погляжу, богатый опыт!

Лишь теперь он посмотрел на нее.

— Ха! Кто бы мог подумать, что в этом захолустье, в интернате для глухих, мы встретим бравого борца из нелегального педпрофсоюза!

— Профсоюза педработников? — ошеломленно переспросил Кан Инхо, а она, проигнорировав вопрос, пронзила его злобным взглядом и перешла на крик: