— Выпусти меня, сука! — крикнул он мне в лицо.

Я отошла, открыла дверь, и они ушли. Я еще долго слышала, как Фенана выкрикивает угрозы, что она оставит Елкана без гроша, что он никогда не увидится с детьми…

Ее младший сын стоял перед отцом в нерешительности, он уже не плакал, а, задыхаясь, судорожно ловил ртом воздух. Огромные глаза, наполненные слезами, — словно мы хотим его убить…

Елкана обнял сына, говорил, что любит. Я бросилась к Самуилу, принялась его успокаивать и тоже говорила, что люблю…

Мальчик Елканы сидел на кухне, явно не зная, как ему теперь жить. Вернуться домой ему, по всей видимости, не представлялось возможным. Он поглядывал на аппетитную курицу в сковородке и сглатывал слюну. Я поставила перед ним тарелку. Но он оттолкнул ее и, зло посмотрев на меня, сказал: «Мама говорит — ты плохая!» Я не знала, что мне говорить. Сказать, что его мама врет? Но, с ее точки зрения, хуже меня действительно нет! Я же увела у нее мужа, отца ее детей! Это из-за меня он час назад задыхался в коридоре.

Елкана сел рядом с ним.

— Послушай, сейчас будет сложно… Но ты должен понять — Анна была моей женой до твоей матери, и я любил ее и люблю, — Елкана поднял на меня глаза, было понятно, что он не врет. — И тебя я тоже любил и всегда буду любить. Вы двое, твой брат и малыш в соседней комнате, — самые дорогие для меня на свете люди.

— А мама? — мальчик напрягся, ведь он с матерью пока живое целое.

— Твоя мама… Твоя мама сама все испортила, — Елкана отвел глаза. Ему было стыдно перед этим малышом за то, что он когда-то произвел его на свет от женщины, которую не любил и, следовательно, которая не могла все испортить, не желая мириться с отведенной ей ролью. Это он, только он сам совершил ошибку.

— Значит, это правда, что ты не любишь маму и мы тебе не нужны?! — слезы уже лились ручьями. Если отец не любит мать, значит, не любит и его! Предатель!

— Нет, неправда… Вы мне очень нужны… Ты мне нужен и твой брат… — Елкана гладил его голову, сын сначала уворачивался, но потом обхватил шею отца маленькими руками.

— А мама?

Елкана опустил глаза. Ребенок плакал, Самуил плакал, Елкана плакал, а я не знала, что делать. Сын Фенаны не вызывал у меня материнской теплоты, мне было его жаль, я чувствовала перед ним вину, но растить его… Я не хотела всю жизнь быть связанной с Фенаной. Может, это сурово и эгоистично, но моя спокойная жизнь с Самуилом была мне дороже душевного здоровья и равновесия этого малыша, который сидит у меня на кухне, отталкивая мои тарелки, и утверждает, что я плохая. Вряд ли он когда-нибудь будет думать иначе. Держа на руках Самуила, я вдруг осознала, что готова отказаться и от Елканы, если это принесет спокойствие и безопасность.

Фенана подала на развод. Она требовала передачи ей всего имущества, лишения своего бывшего мужа родительских прав, запрета на его встречи с детьми. Для старшего сына этого уже не нужно — он и так ненавидит отца и сам бы не стал с ним видеться. Но младший! Ни бесконечные выговоры матери о том, что его отец последняя сволочь, что ему плевать на своих детей, что они ему теперь не нужны — у него есть новый сын; ни подзатыльники и пинки старшего брата не могли заставить мальчика прекратить плакать при воспоминании о папе. Он ведь любил и плакал только от того, что ему внушали неразделенность этой любви! Фенана брала детей на все судебные заседания, одевая их в самые жалкие обноски, какие могла найти, — вся в черном, она искала законной защиты своих прав.

Елкана потребовал, чтобы младшего сына оставили ему. В обмен он соглашался с имущественным иском жены. Фенана, недолго поразмыслив, согласилась.

Сцена ее прощания с сыном врезалась мне в память настолько, что я могу воспроизвести ее в деталях.

Как всегда, накрапывал мелкий дождь. Стоя перед зданием суда на неровной выщербленной мостовой, Фенана, одетая в измятую темную юбку, бесформенную вязаную кофту, с развевающимися волосами, оттолкнула от себя младшего сына с криком: «Уходи! Мне не нужен сын-предатель!» Старший брат ударил его, и малыш упал лицом в огромную лужу. И плакал, и плакал — я выскочила из машины, подняла его и прижала к себе, грязного, плачущего. Он вырвался и плюнул мне в лицо: «Ненавижу тебя! Ненавижу!» Самуил заревел от возмущения в своем детском кресле на переднем сиденье… Елкана, вышедший из дверей, подхватил сына на руки: «Мальчик мой, тихо… Не плачь… Все позади…» В этот день стало ясно, что вместе нам не быть. Я сама собрала Елкане его вещи.

Через некоторое время я узнала, что Фенана отправила старшего сына к матери в деревню и снова вышла замуж. Она была опять беременна. Елкана с сыном жили дружно, мальчик стал постепенно забывать эти страшные события. Ночами ему иногда снились кошмары, что мать и брат бросают его в диком, полном хищников лесу. Тогда он просыпался, задыхаясь, весь в холодном поту. Врачи поставили ему диагноз — астма. Он ненавидит меня по сей день. Елкана навещает нас с Самуилом, так, чтобы сын не знал.

Самуил считает меня родной матерью — так оно в сущности и есть: я кормила его грудью, растила, только что не рожала. Иногда он спрашивает, кто его отец и будут ли у него братья и сестры. Я не знаю, что ему говорить. Он подозревает, что Елкана его отец…

Господи! Ну почему мы сразу не догадались усыновить ребенка?!

Наверное, потому, что слишком уж упорно цеплялись за свои мечты…

Я думаю, что у сатаны лицо моей матери. Во всяком случае, эта догадка подтвердилась на похоронах моего мужа. Мать изо всех сил старалась придать своему лицу выражение скорби, но эта мрачная мина оказалась не чем иным, как ликом дьявола на вершине величия. Я схватилась за крест на груди и сжала его изо всех сил, так что перекладины впились мне в ладони до синяков.

Жизнь моя закончилась вместе с последним выдохом Хилеона. Я повисла между тем светом и этим, не в состоянии оказаться ни в одном из них. Жизнь никогда еще не была более бессмысленной, но покончить с собой у меня все еще не хватало духу, может быть, отчасти оттого, что последними словами Хилеона было: «Пожалуйста, живи счастливо». Он очень любил просить меня о какой-нибудь немыслимо сложной мелочи.

Мы стояли по разные стороны гроба моего мужа — я справа, а моя мать слева. Даже мертвый он разделяет нас. Поразительный, удивительный, красивый… и совершенно мертвый.

Мать моего мужа Ноеминь рядом со мной слегка покачивается из стороны в сторону и что-то бормочет себе под нос. Счастливая — разум оставил ее, она не видит дьявольского лица моей матери, этого гроба, этого дня, этой жизни, и, вообще, я думаю, она скоро умрет своей смертью. Служащие крематория нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, им не терпится отправить бесценные для нас останки в жерло печи, моя мать тоже переминается с ноги на ногу — она пришла на похороны моего мужа в черном костюме с блестками и в туфлях на высоком каблуке, чтобы выглядеть торжественно. У нее получилось — среди нас всех, измятых, замученных, с черными кругами под опухшими веками и отсутствующим взором, она выглядит блестяще. Именно в таком наряде она не пришла к нам на свадьбу. Купила этот костюм и не пришла. Проспала. А костюм остался, вот она и надела его на похороны.