Илетай фыркнула от смеха, девчонка тоже, но тут же сделала смирное лицо:

– Обожду, ава.

– И если будешь умницей… – Кастан окинула девчонку взглядом, прикидывая, достойна ли та все же такой чести, – то я научу и тебя, какая польза в таких делах бывает от мужской рубашки.

Девчонка опустила углы губ, словно говоря: да где уж мне…

Илетай вернулась к усердному труду над застежкой, будто уже забыла о гостях. Но она не забыла. Ее наполняло чувство, будто родная кудо переменилась – а на самом деле переменилась она сама. Это случилось в один миг – когда младший из русов, Велкей, очутился так близко и с улыбкой взглянул ей в глаза. И она стала другой. Внутри сам собой родился свет, будто сердце вдруг стало серебряным, и теперь она ощущала свое новое сердце в груди как сокровище. Прежде она, слушая и сама рассказывая предание о Кугыраке и Пиамбар, дивилась про себя, как могла Пиамбар поступить так своевольно и легкомысленно – бросить отца и свой небесный дом, бежать с чужаком, не зная, какова жизнь в чужих краях. В этот зимний день Илетай вдруг узнала, как это бывает. Больше она не принадлежала отцу, матери, этому дому, даже самой себе. Она принадлежала ему – румяному парню-руш с таким открытым и приветливым взглядом. Быть с ним стало куда важнее, чем повиноваться отцу и матери, служить своему дому. Это было ослушанием, но что-то в душе твердило ей, что она имеет на него право. Испокон веков, с тех пор как утка впервые вынырнула из бездны вод, неся в клюве комочек земли, юные девушки поступают так – бесстрашно поворачиваются спиной к родному дому, а лицом – к новой жизни, которую приносит им жених. Наверное, Кугырак в тот день был таким же – не седобородым старейшиной, как его воображают, а молодым парнем с блестящими глазами.

Дочь сидела у очага, такая же, как вчера и позавчера, и даже мудрая и проницательная Кастан не понимала, что отныне Илетай обрела собственную волю и хочет совсем не того, чего хотят ее властные родители. Но, по тому же закону, когда девы обретают смелость, их матери остаются слепы до того дня, пока не увидят одинокий платочек на березе, колеблемый ветром…

* * *

Снаружи парней ждал Арноров младший брат Вигнир.

– Боргар вас ищет и бранится, как керемет, – доложил он. – Арни, ты чего такой хмурый? Плохо встретили?

– Да нет, – Арнор криво усмехнулся. – Отлично встретили. Только…

«Только не меня», хотел он сказать, но постыдился признаться, что, похоже, сама Илетай, дева-лебедь на розовой тропе, предпочла ему Велерада – самого младшего из них четверых, кого русы еще за мужчину почти не считали.

– Да просто она знает, что ее за тебя сватать хотят, вот и теряется перед тобой, – утешил его Свен, когда они тронулись к Русскому двору. Причину этой хмурости он понимал и старался, со своей обычной прямотой, ее развеять. – А Вельки чего смущаться? Он еще щеня! – Свен потрепал младшего брата по затылку, так что даже сбил с него шапку; тот, смеясь, нагнулся за ней.

– Думаешь? – еще хмурясь, отозвался Арнор.

Он знал Илетай уже несколько лет и раньше, на пирах и девичьих гуляниях, особой робости за ней не замечал.

– Точно говорю! Девки, у них же во всем вот это плетение хитрое, как в пряже! Кто им нравится, ни за что не сознаются и прямо не взглянут!

– Ну, может быть, – буркнул Арнор.

Ему хотелось верить Свенельду – тот был постарше и так отличился в добыче собственной знатной невесты, что, в глазах более молодых товарищей, знал об этих делах все. Свен же не был уверен, что сейчас сказал правду, но ссориться с Даговым сыном, когда собирается войско в дальний поход, было совсем ни к чему. Арнор был ему нужен бодрым и полным ратного духа, а не хмурым и разобиженным. Да из-за чего ссориться, смешно сказать – из-за меренской девки!

Однако девка-то лихая, невольно думал Свен. Восковое плетение, которому предстояло превратиться в бронзовое, предание о небесной невесте, вся ее уверенная повадка, ловкая и не без задора, неброская, но привязчивая красота произвели на него впечатление больше, чем он хотел признаться даже себе. Слушая сказание про беглянку, дочь Юмо, он видел Илетай, идущую впереди серебряного стада по розовой тропе зари, и лучшей дочери себе не пожелал бы даже самый привередливый бог. Из таких выходят мудрые жены, любимые богами и всем народом. Пожалуй, Тойсарова дочь оправдала свою славу лучшей невесты Мерямаа. Упустить ее будет непростительно. Надо последить за Боргаром, отметил про себя Свенельд, чтобы не дать ему напиться перед сватовством, и непременно пойти к Тойсару вместе с Дагом.

Русский двор за земляными воротами уже был полон саней и мерен в меховых кожухах. После пира русы должны были принимать дань, и старейшины ближайших болов с утра привезли свою долю. По всему двору висели клубы пара, выдыхаемые людьми и лошадьми, мужчины перетоптывались, похлопывали меховыми рукавицами, переговаривались.

Вот наконец из дверей большого дома показался Боргар. Несмотря на низко надвинутую пышную шапку черной лисы, сегодня его лицо больше обычного наводило на мысль о «гладильном камне», а в мешках под глазами легко поместилось бы по полсорочка белок.

– Где вы бродите, хрен троллиный? – хрипло приветствовал он парней. – По девкам помчались с утра пораньше? Вот стоит вашему хёвдингу разок с утра приболеть, а вы уже по девкам? Тебе уже поздно – ты женатый! – Он вяло ткнул Свенельда кулаком в грудь. – А этот лосось еще молод. Так нет – и кафтаны лучшие надели, все бы вам красоваться! Вот Арнор – правильный парень! – Боргар приобнял Арнора и одобрительно постучал по груди. – Он знает, что ему делать. Он женится на самой лучшей невесте и выйдет в большие хёвдинги! Он будет еще выше, чем его отец! Попомните мое слово! А теперь давайте делом займемся! Давай, Арни, вот это все: ика урма, кока урмак, колма урмак[42]!

– Здесь нужно скорее кодеша нила урмак или сразу ниладеша урмак! – засмеялся польщенный Арнор. – Одна куница – это двадцать четыре белки, а ниладеша – сорочок.

– Я же говорю, он умный парень, большим человеком будет! – обрадовался Боргар, который, выпив поутру пива и вдохнув свежего морозного воздуха, почувствовал себя бодрее. – Ну, зови, кто там первый?

Первым, по обычаю, дань от своего дома передал Тойсар. Явившись с родичами-мужчинами – двумя братьями и старшим женатым сыном, Толмаком, – он прямо во дворе, у всех на глазах, вручил Боргару пятнадцать куниц, три медвежьих шкуры, десять мер птичьего пера и десять бочонков меда. Так полагается, что наиболее знатный муж платит наибольшую дань, и Тойсар платил больше всех в Мерямаа, в то время как простой человек был обязан дать лишь одну куницу или ее стоимость медом либо чем-то другим.

Вечером на Русском дворе снова был пир, но теперь уже только для приезжих, а окрестные старейшины, сдав свою дань и расспросив о привезенных товарах, удалялись, чтобы вновь встретиться на торгу. В покое стало заметно теснее: по углам громоздились мешки с самыми дорогими мехами, бобрами, лисами, куницами, которые Боргар не хотел оставлять в клети на дворе – мало ли что? Мешок с подношениями лично ему он положил в изголовье, уверяя, что нигде и никогда ему так сладко не спится, как на половине сорочка куниц. Свенельд и Тьяльвар понимающе ухмылялись: у них тоже было по такому мешку. Всякий старейшина, уплатив положенное с его тукыма, находил разумным поклониться сборщикам парой хороших шкурок ради дружбы. Эти подарки они, по уговору с Олавом, оставляли себе, не считая положенной им доли в дани. Умные старейшины подносили Свену куниц «для молодой жены», и он ухмылялся про себя: Вито богатела на глазах, сама о том не зная.