— Ладно, пошли дальше. — Бормотал Балабуев, будто искал наугад в темноте. — Предсказано, что город в скором времени падет, и окажется под нечестивой властью. Турок, значит. Можно подумать, мы не знаем. И станет жить в отпадении от истинного Бога. Под Магометом. И станет пребывать так в течение столетий вплоть до настоящего времени. Ну, что тут необычного? Напиши толком, подскажи…

Сработало! Балабуев вступил в диалог с погибшим Кульбитиным. Где искать?… но потом власть падет. И начнется возвращение. Что-то непохоже. Куда это возвращение? Тут России скоро не останется, а эти про свое — возвращение им подавай… Только турок злить… Ты лучше скажи, кто тебя угостил по умной твоей голове. Ясно, современник. Не иначе. Но кто?

Неожиданно Балабуев задремал. Трудные выдались дни. Грезился ему Плахов, потом проявилось восточное лицо — брюнет с козлиной бородкой, влажная женская спина в купальнике на блестящей застежке, затем снова козлиная…, и Балабуев сквозь сумерки дотянулся до сути — армянин. Потом кадры поехали и замелькали. — Нельзя так, сказал Балабуев, очнувшись и тряся головой.

Мозговой штурм (так теперь это называется) не удался, и Балабуев занялся рутиной. Составил список, включил в него англичанку, Плахова, грека (здесь оставался вопрос, мало известно), армянина (еще один вопрос), Кудума — подумал, зачеркнул, опять включил. Что-то он здесь делал. — Бормотал Балабуев. — Карапуз? (Пусть будет.) И, наконец, увенчал труды фамилией Кульбитина, которую заключил в черную рамочку… Ну, вот.

А что дальше? Понятно, что общее настроение в этой компании скорее антитурецкое. Ну, и пусть. Мало ли кто кого в истории не любит и на кого держит зуб. А факт тот, что погубили Павла Николаевича по какой-то неизвестной, может быть, случайной причине. Очень может быть. И нужно дело закрывать. А повезет, так само собой обнаружится, кто Павлу Николаевичу удружил…

— Конечно, оно так. — продолжал размышлять Балабуев. — Но генерал… Не хочет признавать никаких доводов… найди преступника, раскрой и накажи..

Может, Картошкина сдать? Жаль, конечно, но ведь дело дохлое. Видишь, теперь в музей пролез. — Балабуев ожесточился. — Ладно, пусть пока погуляет в хорошем месте. А не найдем, тогда, Федя, не обижайся.

От Маши Плахов узнал, что состояние Ивана Михайловича временно стабилизировалось, а донора по прежнему ищут. Ждут донорской почки, но надежда на нее слабая, очередь большая, забор органов еще не упорядочен. То есть как-то он решается, незримыми путями, где сливаются в одном русле коммерческие и криминальные интересы. Немудрено, ведь медицина, как нас теперь учат, такая же сфера бизнеса, как и любая профессия. В общем, вопрос трудный. Кстати, для ознакомления малосведущих: существует, оказывается, черный рынок внутренних органов, или, попросту, внутренностей, где можно получить или обменять необходимое по потребности, например, обзавестись новой почкой в обмен на кусок сырой печени (жареная не нужна, здесь это не тема для шуток) или вставить новенький и блестящий тазобедренный сустав под залог жилплощади. Все новые полезные приспособления приходят в наш вещественный мир. Никто никого, впрочем, не уговаривает, соглашения заключаются негромко, спрос превышает предложение. А почему? Люди хотят жить. Бизнес идет успешно в серьезных конторах, где подписываются долговые обязательства, даются гарантии на случай потери и так дальше… мало ли что может случиться. Обязательства сторон хранятся в банке, и все это происходит обстоятельно, по крайней мере, слово солидно постоянно присутствует и соответствует ситуации — просто так ничего не делается. Современная медицина превзошла религию по части привлечения к реальности молитвенных амулетов, старинных изображений почек и селезенок. Теперь выбор куда больше. Долой костыли, бесплодие, импотенцию, вялую перистальтику, опавшую грудь и синие от инфаркта губы. А есть еще трогательные зародыши (эмбрионы), и плацента для общего омоложения организма. Если средства позволяют, отчего не повторить почти дословно вслед за евангельским: Талифа куми — так в оригинале, а если по нашему — Вставь и иди. И никакого богохульства, современная редакция, уравнивающая Божий промысел и деловую активность. Спросите хотя бы Семена Иосифовича Закса (у нас еще будет случай), и он объяснит…

Маша была на грани истерики. Порывисто ходила по комнате, будто пытаясь преодолеть невидимую преграду.

— Я узнавала, в Израиле делают такие операции. Нужно доставить донора, а они готовы.

— А где донор?

— Можно найти. Молдаване отдают почку за две тысячи. Крестьяне на нуле, виноградники не кормят, для них это деньги. Плюс сама операция. Итого тысяч двадцать.

— Сволочи. — Только и сказал идеалист Плахов.

— Обычный рынок. Купил-продал. Отец не хочет. Но я уговорю, в конце концов что-нибудь придумаем.

— А деньги?

— Павел должен был достать. За панагию. Он мне говорил, они обсуждали эту тему с отцом. Но теперь ни Павла, ни денег. Я хотела дать свою почку. Сказали, не подхожу.

— Не подходишь? — Притворно удивился Плахов.

— Сказали, ДНК не совпадает.

— Но позволь. Как может быть.

— Они сказали, я не его дочь.

Плахову только и осталось — откашляться. Иначе выйти из положения не получалось. Но, вообще, разговор стал более жестким.

— Павел проверял, сказал, чепуха.

— То есть, он так сказал?

— А ты тоже знаешь, я не его дочь?

— Ну… — Плахов заюлил, двусмысленный сложился момент.

Маша присела рядом и глянула пристально. Плахов сильно зависел от этого взгляда и потому робел (так бывает). Попробовал взять за руку, неудачно. Пожала без всяких чувств и высвободилась. — Всё ты знаешь. Тебе папа сказал. Сказал или нет? Только не ври.

— Сказал. — Признался Плахов.

— О чем он думал? Чего хотел?

— Кто? — Плахов был сбит с толка.

— Павел. Он ведь знал, что мы с отцом разные. Зачем врать…

— Ну, Павел был мудрец.

— А тебя он не любил. — Маша говорила раздраженно и зло. Встала резко, прошлась по комнате.

— Какое это теперь имеет значение. — Плахов объяснялся с Машиной спиной.

— А вот имеет. Сам знаешь. И рукописи, и панагия — все было у него. Плюс музей. В полном распоряжении. Что-то он задумал.

— Послушай, Машенька. — Заныл Плахов, вертя головой, чтобы уследить за Машиными перемещениями. Ходила она порывисто, натыкаясь на стулья, как слепая. — Это все в прошлом. Сейчас нужно выяснить, куда девалась панагия. По крайней мере, понятно, почему вы ее отдали.

— Это отец. Я не собиралась. — Маша неожиданно развернулась к Плахову. — Вы меня любите?

Не просто было устоять. Но необходимо. — Истеричка. — Остатками незамутненного сознания подумал Плахов, и вместо того, чтобы найти правильные слова, признался категорически. — Люблю.