– Нет, но ты ведь живешь в его комнате...

– И что? Какое тебе-то до этого дело? – повторила Нонна и прислонилась спиной к полированной стенке шкафа.

– Аленка все-таки умерла, – выдохнул Борис, и лицо его болезненно дернулось. – Да ты знаешь, наверно...

– Не дави на жалость, Епифанов, – заставила себя сказать Нонна, все существо которой тянулось к нему: обнять, приласкать, попытаться успокоить... Она заложила руки за спину и посильней прижала их к шкафу, чтобы они ненароком не выдали ему ее желания.

– Я не давлю... это так... мне после ее смерти просто больше не для чего стало жить, понимаешь?

Он уставился ей в глаза горящим взглядом. Нонна отвернулась и через силу вытолкнула из себя:

– А вот до этого мне нет никакого дела...

Борис подскочил к ней, упер обе руки в шкаф так, что она оказалась в их капкане, и рявкнул ей в ухо:

– Врешь! Вот ведь врешь!!! Как меня всего корежило, когда я слышал о тебе, Георгии и вашем сыне, так и тебе должно было выкручивать внутренности при одном только упоминании обо мне!!

– С чего ты взял?! – так же яростно выкрикнула она, выдернула руки из-за спины и попыталась оттолкнуть от себя Епифанова. – Мне ничего не выкручивает, понял? Мне плевать на тебя и на все твои проблемы! Убирайся к своей... Пусть она тебя утешает!!!

– Да я развелся с ней, Нонна! Как только наша девочка умерла, так я и развелся...

– А мне-то... – начала она и не смогла продолжить. Она его любила. И он не мог этого не видеть.

– Не говори так... – шепнул ей Борис и поцеловал в шею рядом с ухом.

Нонна резко дернулась, будто ей было неприятно, но он уже понимал, что она больше не будет сопротивляться. Он еще раз поцеловал ее в шею, немного повыше, потом еще и еще, пока не добрался до губ, которые только этого и ждали. Нонна обняла его за шею и вся отдалась поцелую, о котором мечтала больше семнадцати лет.

– Люблю тебя... тебя одну люблю... – шептал ей Борис между поцелуями. – Только ты моя жена... Единственная... Ты даже не можешь представить, как я маялся без тебя, как мучился...

Нонна вполне могла все это представить. Разве она не мучилась? Да еще как!

– Я тоже с трудом существовала, Боренька... – выдохнула она. – Запретила себе думать о тебе, но все равно думала, думала...

– А Георгий? – ревниво заметил он.

– Не надо! – оборвала Бориса Нонна. – Георгий – хороший человек, но я не смогла составить его счастье. Я на этом свете живу только для тебя...

– Нонна... Нонна... Я сейчас с ума сойду, если наконец не... Давай же только выйдем отсюда... где вы с Георгием...

Несмотря на то что ее всю трясло от волнения, Нонна не могла не рассмеяться:

– Дурачок... Между мной и Георгием мало что было... Но мы можем пойти в комнату сына. Мы с тобой именно там первый раз...

– А вдруг он неожиданно вернется? – встревожился Борис и задержал Нонну в коридоре.

– Сегодня не вернется. Даю тебе слово.

* * *

Когда они уже лежали рядом на диване Нонниного сына, отдыхая и все еще изнемогая от любви, Борис сказал:

– Скажу честно, я пытался лечиться от тебя другими женщинами, но получалось очень плохо. Ни с одной мне не захотелось встретиться во второй раз. В общем, сплошные мучения... Представляешь?

– Я все очень хорошо представляю... – ответила Нонна и вдруг, вспомнив разговор с собственной сестрой и сестрой Бориса, вывернулась из-под его руки. Ей очень не хотелось этого делать, но она понимала: гораздо важнее сейчас разобраться с тем, что сгустилось над головами Епифановых, а значит, и над головой Бориса, а с ним конечно же и над ее собственной. Она посмотрела ему в глаза и сказала: – Знаешь, Боря, похоже, мучения у вас на роду написаны. А мы с Маришкой и Андреем Капитоновым оказались у вас в заложниках...

– У кого это у нас?

– У Епифановых, только не у всех.

– Что ты такое говоришь, Нонна? – удивился Борис. – Ничего не понимаю... Какие-то заложники... Что за ерунда?

– Что ж... я тебе сейчас кое-что расскажу... – И она, как могла подробно, передала ему разговор с Ириной и собственной сестрой.

После ее рассказа Борис долго молчал, потом спросил:

– Ну и что Ира? Узнала что-нибудь у матери?

– Пока не звонила. Может быть, не было возможности. А ты, Боря! Ты, самый старший из детей Галины Павловны, неужели ничего не знаешь про своих умерших братьев?

Епифанов покачал головой.

– Особенно странно, что не знаешь про того, который, как говорила Маринке ваша мать, родился между Павлом и Ириной. Она почему-то так и сказала: между Павлом и Ириной, хотя между ними был Леша. А ты, Боря... ты ведь помнишь, как родился Павел?

– Так... кое-что... мне всего четвертый год тогда шел.

– Видишь, даже трехлетний кое-что помнит о таком событии, как рождение брата. Как же ты можешь не помнить того, кто родился, когда ты был старше?

– Не понимаю... Ерунда какая-то... Как принесли домой маленького Лешку, я уже четко помню... Не было у моих родителей никаких детей, кроме нас четверых!

– А может быть, Галина Павловна имела в виду детей от другого человека? – предположила Нонна.

– Это в каком же смысле?

– Ну... может быть, у нее были дети еще от кого-нибудь, помимо Аркадия Матвеевича?

– Да ты что?! – вскинулся Борис. – Мои родители всегда любили друг друга!

– Ты можешь не все о них знать...

– Брось, Нонна! Ты же видела моих стариков! Да на них же без умиления смотреть было нельзя!

– И все-таки ты можешь чего-то не знать, Боря... Особенно о том, что было с твоей матерью до встречи с Аркадием Матвеевичем.

– До встречи с отцом – да, могу и не знать, но когда они были женаты...

– Тебе могло быть, скажем, пять лет, – перебила его Нонна, – когда Галина Павловна вдруг неожиданно встретила свою первую любовь, от которой и был первый умерший ребенок. Чувства могли в ней вновь взыграть, и она (ты уж извини) изменила твоему отцу...

– Да ну... Чушь собачья... Но даже если предположить, что все было именно так, как ты говоришь, то не мог же ее ребенок умереть абсолютно бесследно! Должны же быть хоть какие-то похороны... Могила, наконец...

– Что-то должно бы, конечно, остаться...

– Ну вот... Хотя...

– Что? Ты что-нибудь вспомнил, Боря?

– Нет... то есть я про другое... В общем, почему-то вдруг вспомнился один странный документ...

– Какой? Где ты его видел? Чей он? – засыпала она его вопросами.

– Понимаешь, я однажды никак не мог найти дома свой институтский диплом. Решил, что оставил его у родителей. Перерыл все ящички в серванте, где лежали документы, старые фотографии, письма и прочий бумажный архив. Неожиданно мне попалось странное свидетельство о рождении...