Но все это, благодарение Богу, позади! Вот они, студиозусы, надежда и будущее Сибирского университета (из 236 прошений от гимназистов и семинаристов из разных городов Сибири отобрано 70). Идут, смеются, чуточку гордясь тем вниманием, которым дарят их сегодня томские жители. Юные, благородные. Первый университетский набор.

Степан Кирович подпихнул Крылова локтем: смотри-де…

Прямо на них уморительно важно и независимо надвигался колоритный тип. Архимодник. Оригинал. Незначительная внешность: усы торчком, придающие лицу нечто кошачье, узенькие глазки, бессмысленная улыбка, лакейский пробор от виска к затылку — и умопомрачительный наряд. Собственно в наряде-то и заключался весь юмор, а не во внешности — мало ли людей на свете с такими незначительными данными. Во-первых, на тощем, как хвост, повесе поскрипывали, попискивали, шуршали кожаные брюки, узкие и неудобные. Во-вторых, человек с лакейским пробором обряжен был в литературную сорочку.

— Слава Господу, и до Сибири докатилась сия мода, — усмехнулся Кузнецов. — Как говорится, с дурацкого сладу да на свой салтык.

— Хорош! — согласился Крылов.

Заметив, что его разглядывают, архимодник выпятил грудь и замедлил шаг. На его лице так и читалось упоение: что мне соха — была бы балалайка…

— Это ж подумать только, до чего горазд на выдумку человеческий разум, — покачал головой Кузнецов. — А все американцы! Практичнейший народ, доложу я вам.

Крылов знал из газет об этом изобретении быстро перекинувшемся во Францию, а затем в Россию. Стали выпускать в Америке белые и цветные рубахи из очень тонкой и плотной бумаги. Грудь — твердая, семь-восемь слоев. Оторвешь слой, а там на обороте рассказ или часть романа напечатана! Новомодная расследовательская литература в духе покойного американца Эдгара Аллана По. Какой-нибудь «Золотой жук» или что-то еще из страшной фантастики, так приводившей в восторг русское общество, склонное и без того к мистицизму. Когда впервые купцы привезли в Петербург эти «литературные сорочки» по 70 копеек за штуку, публика рвала их что называется из рук. Модники щеголяли в них даже по Невскому проспекту.

— Чего доброго, скоро и пиво по-американски приготовлять станут, — насмешливо поделился соображениями Степан Кирович. — Из старых тряпок. Да, да! Один мой знакомый, весьма неглупый химик, как-то хвалил сие американское изобретение и утверждал, что действительно можно получить из старья пиво — через обработку серной кислотой и превращение полученного вещества в глюкоз.

— Ну, уж это… — усомнился Крылов. — Да и смысл какой? Столько хлеба, дрожжей — и вдруг тряпки!

— Смысла никакого, — не стал спорить Кузнецов. — Просто я хотел подчеркнуть рационализм мышления американца против размягченности русского…

Не заметив, как недовольно собрались к переносице брови собеседника, не терпевшего никакого принижения национального достоинства, Степан Кирович продолжал:

— Вот вам живой пример: томский купец Горохов. Под конец жизни разорился. На чем? На тряпках. Задумал поставить завод, который перерабатывал бы всякую рвань, тряпье в бумагу, и прогорел. Американец тряпки — на пиво, русский делец в похожем предприятии — полный банкрот.

— Купец — это еще не весь русский ум, — возразил Крылов.

— Правильно. Но такой купец, как Горохов, зеркало той действительности, которая его породила. Вы хоть знаете о нем?

— Почти ничего. Слыхал, был здесь такой богатей лет тридцать назад. Какое мне до него дело? — пожал плечами Крылов.

— Ну-у, батенька, — удивленно протянул Кузнецов. — Такие чумазые — так здесь купцов величают — это же сама история! А ее знать надобно, — и, не дожидаясь согласия Крылова, начал просвещать: — Философ Александрович Горохов происходил из очень бедной крестьянской семьи. Будь у его родителей средства, он, быть может, стал бы ученым. Но средств не было, и он пошел служить. Энергия, ум, работоспособность — и в 37 лет Горохов стал томским губернским прокурором. Женился на дочери золотопромышленники Филимонова, а тут подоспела золотая лихорадка. Золото сали находить даже на реке Ушайке. Подфартило и Горохову с Филимоновым. Философ Александрович вышел в отставку и зажил так, как хотел давно, феерически. Отсутствие образования и наличность большого капитала само по себе соединение, взрыву подобное. На том месте, где теперь стоит Общественное собрание, в центре города, Горохов построил дом, красивый, барский, единственный в городе дом с… зеркальными окнами во всю ширину их просвета. Возле дома, под горой устроил сад, который обошелся ему в четверть миллиона рублей. Запрудил ручей, воздвиг стеклянный павильон, разбросал по саду статуи, киоски, бельведеры, грибки с надписями «Храм любви», «Убежище для уединения» и тому подобное. Китайские фонари, гондолы на озерке, оранжерея с виноградом и фигами — все из камня! — словом, сколько фантазии хватило!

— Мало ли на Руси самодуров, — заметил Крылов.

— Нет, вы послушайте далее! — загорячился Кузнецов. — Наш знаменитый путешественник Григорий Николаевич Потанин колоритно рассказывал, как Горохов пиры задавал. Гости ели с тарелок из местного фарфора. На тарелках были рисунки, изображавшие виды Томска, которые были видны гостям через стены стеклянного павильона. Вино пили из сверхъестественных бокалов, в которые входила целая бутылка шампанского. Бокалы стояли подле стульев на полу, а верхние края их равнялись с плечами обедавших. Томичи на обедах Горохова, говорил Потанин, пировали, как боги варваров. Но самое необыкновенное — это была гороховская библиотека! В одной из комнат стояли шкафы со стеклянными дверками, на полках — стройные ряды книг в отличных переплетах, все одинаковой толщины и роста, с золотым тиснением на корешках: «Благонравие и порок», «Тщеславие и скромность»… А внутри этих книг — пустота! Пустые, картонные коробки! Вот до чего додуматься можно! Ну, хорошо в обычные дни в его доме ставилось до восьмидесяти самоваров — это можно отнесть за счет чревоугодия. А библиотеку?

— За счет того же чревоугодия, — сказал Крылов. — Я слушал вас, Степан Кирович, не перебивая. Но все время хотел сказать: Горохов — это не история. Это бородавка, это… парша на теле истории! Какое мне дело до того, как объедался и как прогорел на тряпках тупой безвопросный человек?! История — это вот сегодня! Народное гуляние. Открытие храма науки.

— Идеалист, — поддел Кузнецов. — Эдак, по-вашему, история человечества должна состоять из одних только красивых и чувственных моментов. Нет, батенька, история — это все вместе: и зло и добро, и свет и темень, и грех и святость. И мы с вами, грешные, тоже… Да что мы, в самом деле, завели спорить? Не позволить ли нам в честь торжественного события полубутылочку «Мартовского» пивка?

Крылов неопределенно пожал плечами, ему не хотелось толкаться у торговых лавок, но Степан Кирович уже повлек его за собой.

Они долго искали место под навесами, наконец устроились за липким столом, заказали пиво. Чтобы как-то убыстрить время ожидания, Крылов подозвал мальчишку-разносчика и купил «Сибирскую газету».

— Копить собираетесь, Порфирий Никитич, газетки-то? — не без язвительности осведомился Кузнецов. — За сегодняшний день уже вторую покупаете.