Лиза стояла на пороге, закутавшись в теплую шаль. И Таня сразу поняла, что у нее плохие новости.

– Приходила Ида. Плакала. Просила, штоб ты шла на Молдаванку. Там што-то произошло, – сквозь зубы сказала она.

– Что произошло? – всполошилась Таня.

– Мне она не сказала. Только тебе просила передать, штоб ты шла. Совсем обнаглела эта девица. – Лиза наконец оттаяла и разошлась. – Она что, принимает тебя за частного сыщика? А я тебе говорила: таким палец дай – откусят всю руку. Нечего было туда ходить.

– Лиза, перестань, – нахмурилась Таня.

– А шо Лиза? Я тебе уже сколько лет Лиза? Я тебя как просила за то, шо ты туда пошла? А теперь вот расхлебывай их выбрыки – то это ей, то то… Явилась, как к себе домой, да еще и командует! А чего ты в дверях стоишь? Ночью ты туда не пойдешь!

– Надо пойти. Вдруг что случилось серьезное? Вдруг еще кто-то умер?

– Да никто не умер, она воду колобродит. Девица наглая, ушлая, вертит тобой… До утра подождет. – Лиза была непреклонна.

– Лиза, не будь злой, – взмолилась Таня. – Подумай о том, что тебе повезло, а им – нет.

– А я-то тут при чем, шо им не повезло? – Похоже, Лиза действительно ничего не понимала.

– Ладно, – вздохнула Таня. – Пешком туда не пойду. Сходи на Садовую, вели Подкове взять пролетку и сама с ним возвращайся. Он меня отвезет.

Лиза поворчала еще немного, однако ушла. Большие часы в гостиной пробили 11 раз. Таня бродила по комнате, беспрестанно думая об адвокате.

Через полчаса она сидела в пролетке Подковы, поплотнее завернувшись в меховое пальто. Ночь была суровой, ветер дул немилосердно, и при съезде к Балковской Тане стало казаться, что ее лицо покрылось колючей ледяной коркой. Вдобавок время от времени из темных углов выбирались какие-то страшные, обросшие личности, свирепо косились на них, но узнавали Подкову, который на Молдаванке был знаменитостью, и убирались обратно в ночь.

Велев Подкове ждать, Таня забежала во двор, заколотила кулаками в дверь Иды, успев отметить про себя, что в окнах комнаты Кати темно.

– Ида, что случилось? Да открой ты! – крикнула Таня, услышав приближающиеся шаги. Но дверь открыла не Ида, а Софа и, страшно рыдая, бросилась Тане на грудь.

Таня вошла в ярко освещенную комнату, где был ужасный беспорядок. Все вещи разбросаны, стол завален грязной посудой с остатками еды, пустыми бутылками. В комнате Таню встретила белая как мел Ида и сказала то, чего не смогла выговорить опухшая от слез, рыдающая Софа.

– Циля исчезла.

Таня не поверила своим ушам. В таком месте, как Молдаванка, нравы были более свободны, чем где бы то ни было. Здесь никто не стал бы удивляться отсутствию уличной девушки неделю, месяц, три месяца. Загулять, поехать с бандитами, уйти к любовнику было обычным делом. Почему же они сказали, что Циля исчезла – и где, здесь?

Таня так и спросила, но Ида не дослушала ее до конца:

– Нет, не то. Всё не так было. С ней случилась беда.

Кое-как отцепив от себя рыдающую Софу, Таня усадила Иду на диван, предварительно сбросив с него на пол ворох вещей, и заставила рассказать все подробности. И вот что она услышала.

С того самого дня, как умерла Катя, Циля домой не возвращалась. А прошло уже дня четыре, не меньше. Но это никого не беспокоило, кроме Софы. Ида знала, что с Цилей такое случалось и раньше – тем более что Циля намекала на появившегося любовника.

А сегодня вечером пришла девушка по имени Груша, которая ходила с Цилей четыре дня назад, и рассказала следующее.

Циля пошла с гостем в номер гостиницы «Бельвю» – клиента Груша не запомнила. Говорила только, что высокий, худой, лет тридцати, бледный на вид. Все было нормально, как вдруг, проходя по коридору гостиницы, Груша увидела распахнутую дверь номера, где должна была быть Циля с гостем. Номер был пустой, все в нем разворочено, вещи валялись в страшном беспорядке. А на полу, почти возле двери, лежало платье Цили, одна ее туфля и белая ленточка, которую она всегда, не снимая, носила в волосах. Лента была смята и испачкана кровью. Испугавшись, Груша спустилась вниз, к швейцару. Но тот сказал, что ни Циля, ни ее клиент не выходили из гостиницы. Груша позвала другую девушку. Вдвоем они прочесали все номера, но Цили и след простыл!

Однако и тогда Груша не сильно беспокоилась. Она забрала вещи и решила, что швейцар просто Цилю не увидел. Той же ночью, больше не встретив Цилю на Дерибасовской, Груша решила, что та благополучно вернулась домой. И только четыре дня спустя она вспомнила про вещи Цили и решила их занести Софе. И тут узнала, что Циля вообще не возвращалась домой…

– Ее похитили, – сказала Ида, – это точно. Кто-то ее насильно забрал, недаром лента в крови. Циля в беде, я чувствую. Только ты можешь ее спасти.

Таня внимательно осмотрела вещи: дешевое платье из синего крепсатина, слишком холодное для конца марта, черная туфля на среднем каблуке. Каблук стоптан, туфля старая. Лента до половины в порыжелом пятне, явно в крови.

– А белье? Нижнее белье – рубашка, панталоны, чулки? – спросила Таня.

– Белья не было. Вот только это.

– Значит, забрали ее прямо в нижнем белье, не дав одеться.

Ида заплакала, но Таня резко затормошила ее, требуя рассказать про любовника. Но тут Ида ничего сказать не могла.

– Циля скрытная была. Ты себе не представляешь насколько. Она ничего не говорила – ни мне, ни матери, вообще никогда. То, что она упомянула о любовнике, меня тогда так сильно поразило, что я боялась и расспрашивать. Циля сказала дословно так: кажется, я нашла себе любовника. И всё. Точка. Ни имени, ни кто он – ничего. Я даже подумала, что она врет, потому что другие девушки ничего не видели.

– А должны были видеть?

– На Дерибасовской ведь все заметно. Не увидеть нельзя. Особенно, если любовник отсюда, из банд Молдаванки, как у наших водится. Но к Циле никто, кроме клиентов, не подходил.

Ида провела Таню в комнату Цили – вернее, в комнату, которую делили две сестры вместе.

– Прибраться некогда было, – извинилась она. – Мать все время рыдает. Да и зачем прибираться, если все равно будет бардак.

Грязное белье валялось вместе с чистым, а рваное – с целым, в угол была сдвинута грязная посуда и какие-то объедки. Воздух был тяжелый, спертый, словно в комнате никогда не открывалось окно. Несмотря на то что Циля не ночевала дома четыре дня, постель ее была расстелена. Простыни были рваные, грязные, с пятнами от клопов. Прямо под ногами, на полу валялся грязно-серый, весь в жирных пятнах халат.

Образ жизни на Дерибасовской никогда не способствовал чистоте и порядку. Уличные девушки быстро становились распущенными и ленивыми. Вдобавок ко всему у них исчезало чувство брезгливости и отвращения к грязи. Любая грязь становилась привычным делом, и жирная тарелка с заплесневелыми объедками уже не вызывала тошноты.