– А этот человек… он кто?

– Понятия не имею! Из этих, циркачей, наверное. Хотя в толпе говорили, что он вроде вор. Кто-то из босяков его опознал.

– Какой ужас… Разве эти части тела можно опознать?

– Выходит, можно. Рабочие смыли лицо водой. Хотите взглянуть?

– Как это возможно?

– О, не беспокойтесь. Позвольте представиться, – он протянул визитную карточку.

Таня прочитала: «Виктор Синицын, адвокат». И адрес конторы, расположенной на Ланжероновской улице.

– Я адвокат по уголовным делам. Если когда-нибудь вам понадобятся подобные услуги – обращайтесь.

– Благодарю. Меня зовут Татьяна Алмазова.

– У вас очень красивое имя. Так что, мадемуазель Алмазова, хотите пощекотать себе нервы?

– Хочу. – Таня смело выдержала его взгляд.

Новый знакомый шепнул что-то человеку из оцепления, и тот пропустил их вперед. Они оказались возле трупа. Адвокат нагнулся и отдернул рогожу… Тане сделалось дурно.

Это был Снегирь – без всяких сомнений. На его лице с широко распахнутыми глазами отразилось какое-то детское изумление. Лицо не пострадало – на нем не было ни царапинки, ни пореза. И вообще, лицо не было искажено.

Что же касалось всего остального… В нос мгновенно ударил ужасающий, просто отвратительный запах.

– О нет, это не труп, – усмехнулся адвокат, – трупу еще рано пахнуть. Простите за этот цинизм. Воняет зловонная жижа корма. Страшно представить, из чего его делают. Это ужасающе… Но животные, говорят, его хорошо едят. И стоит он дешево, ведь производится в цирке. Так что труп обмазан этим.

Однако трупом назвать это было сложно. Отдельно руки, перерезанные пополам ноги, разделенное на несколько кусков туловище… Раны как будто надорваны. Казалось, что кто-то жестоко разломал огромную куклу из желтого воска, а потом со злобой рвал ее на куски.

Зрелище было страшным. Таня пошатнулась. Адвокат тут же любезно подставил ей руку.

– Всё, хватит. Пойдемте со мной.

Адвокат решительно провел Таню через толпу, придерживая под локоть. Она разглядела Зиму и Кольку-Жмыха, вместе с Подковой застывших почти возле самых ворот двора. Таня не успела дать им инструкции, но рассчитывала, что Подкова догадается и без нее зайти во двор к циркачам. Сейчас же ее больше интересовал новый знакомый.

Красивый молодой человек вел Таню решительно вверх по Торговой улице, и она не могла оторвать от него взгляда. Вскоре показалась яркая вывеска небольшой французской кондитерской, и адвокат завел ее внутрь.

– Вам просто необходимо после шока выпить горячий чай с сахаром и съесть что-нибудь сладкое. – Он усадил Таню за столик, и, жутко довольная, она не стала протестовать.

В кондитерской было очень мило: уютные столики, покрытые скатертями в красно-белую клетку, вазочки с белоснежными гардениями, бело-розовые стены, изящные стулья, спинки которых чем-то напоминали воздушные безе. Вдобавок в воздухе вкусно пахло какими-то неизвестными Тане пряностями, ванилью и шоколадом. А кроме них двоих, посетителей не было.

– Я очень люблю это место. Признаюсь, я страшный сладкоежка. А вы?

Таня улыбнулась, кивнув в знак согласия. Адвокат повторил:

– Нет ничего лучше для снятия шока, чем сладкое.

А Тане с горечью подумалось, что в ее новом кругу шок и неприятности снимают не сладким, а совсем другим: водкой. Чувствовалось различие социальных слоев.

– Да я не так уж и сильно перепугалась, – сказала Таня, – мне просто стало жаль этого человека.

– Не стоит его жалеть. Он вор.

– По-вашему, вора жалеть не нужно? – с вызовом произнесла она.

– Жалеть нужно всех, но по-разному. – Как подтверждение своим словам, адвокат поднял обе руки вверх. – Жалость к вору, паразиту на теле общества, жирующему за счет других людей, и жалость к матери семейства, которую ограбил такой вот вор, – это две большие разницы, как говорят в нашем родном городе, несравненной маме-Одессе. – Тут он не смог сдержать улыбки.

Из-за конторки выплыла нарядная барышня – такая же бело-розовая и воздушная, как и всё в этой кондитерской. Барышня улыбалась, и улыбка ее была сладкой, как сахарная конфета, совсем не вязавшейся с неприятной темой их разговора. Пребывая в плену ассоциаций, Таня заказала горячий шоколад и безе. Ее спутник остановился на чае с молоком и медовом торте. Кроме того, он заказал им обоим по рюмочке бенедиктина, и Таня не посмела признаться, что терпеть не может этот приторный, слишком сладкий ликер.

– Вы говорите странные вещи, – усмехнулась она, – как адвокату вам должна быть свойственная гуманность.

– Адвокатам скорее более свойственен цинизм, как всем тем, кто сталкивается с морем сильных человеческих страстей. – Похоже, у ее знакомого ответ был готов заранее.

– И с какой же страстью вы столкнулись возле двора цирка?

– Со смертью, с жаждой крови. – Тут он стал серьезным. – И с алчностью. Ведь этот вор явно ради алчности оказался там. Он пришел грабить людей. Но вместо денег нашел свою смерть.

– Вы хотите сказать, что его убил кто-то из циркачей? – настаивала Таня.

– Всё может быть. Но утверждать этого не могу. Мне скорей кажется, что вор стал жертвой несчастного случая, ну, не знаю, жестокой случайности…

– Какая случайность, какой несчастный случай мог разрезать человека на куски? – воскликнула Таня.

– Откуда мне знать? К примеру, могла быть какие-то строительные работы… Он мог попасть под любой снаряд. А еще это могло быть что-то из циркового реквизита. Говорят, в этом цирке выступает фокусник. Он творит просто невероятные вещи! Я слышал, что сейчас он испытывает какую-то адскую машину. Может, эта машина способна разрезать человека на куски? – усмехнулся адвокат.

– Нет, я ничего об этом не слышала. Я редко хожу в цирк и на новой программе не была. А вы? – улыбнулась Таня, но глаза при этом у нее были холодные, испытующие.

– И я туда не хожу, – вздохнул адвокат. – Нет времени – это, во-первых, а во-вторых, нет компании. Мне не с кем пойти. С другом – как-то не солидно. А детей у меня нет. Я долгое время жил вдвоем с мамой, но несколько месяцев назад она умерла. И я остался совершенно один, – он печально вздохнул.

– Простите… Я тоже совсем недавно потеряла самого близкого человека: бабушку, которая меня воспитала. И я тоже осталась одна.

Адвокат улыбнулся ей, и от этой улыбки у Тани посветлело на сердце. Она стала чувствовать с ним некую родственную общность – что-то у них было общее.