К вечеру, когда окончательно стемнело, снова разыгралась метель. Собака ушла, Катя решила, что она отправилась в какую-нибудь будку, укрываться от непогоды. Уныло свистел ветер, завывая в ветвях деревьев, переметая снегом тропинки, забрасывая в форточку пригоршни колючих снежинок…

Часов в семь вдруг замигало и отключилось электричество, потом включилось, но вполнакала, лампочка под потолком еле-еле светилась, а телевизору мощности тока не хватало даже для того, чтобы осветить экран.

Катя забилась на кровать, укуталась в овчинный тулуп, и тихонько плакала, глядя в темное окно, на гнущиеся, шумящие ели. Никто ее не освобождал, никто ей ничего не объяснял, всеми забытая и покинутая, сидела она в холодной комнате, несчастная и одинокая…

Постепенно, однако, в душе у нее проснулась холодная, стальная решимость. Катя еще не знала, что она будет делать, но словно бы кто-то нашептывал ей в ухо: «Встань, взбодрись, не время сейчас раскисать! Думай, думай, как вырваться отсюда! Ты сейчас во власти этих непонятных, жестоких людей, они могут сделать с тобой и твоим будущим ребенком все, что угодно! Надо действовать, надо бежать! Бежать!..»

– Бежать! – вслух повторила Катя, припала к окну, вглядываясь в виднеющийся сквозь пургу забор, до половины занесенный снегом. Если бы она не проваливалась в снегу, то можно было бы попробовать перелезть через частокол и уйти в лес, а там пурга заметет следы…

– Ну, думай, думай, дура! – прикрикнула на саму себя Катя, начала ходить по темной комнате, кутаясь на ходу в тулуп. Неожиданно взгляд ее упал на столик, где темнели на подносе миски и стакан с остатками обеда.

«Поднос! Конечно, как я сразу не догадалась! Если положить поднос на снег, и встать сверху, давление будет равномерно распределено на большую площадь, и я провалюсь на совсем маленькую глубину! Надо попробовать, вдруг получиться!»

Катя смахнула с подноса миски, стакан полетел на пол и разбился. Схватив поднос, она метнулась к двери – ах ты черт, заперто же!

«Окно! Надо разбить окно!», – подумала Катя, взяла с кровати тяжелую, ватную подушку, прижала ее к стеклу, навалилась всем телом, раздался хруст, стекло звякнуло и Катя вывалилась наружу!

Запахивая полы тулупа – ветер сразу же, как пьяный мужик, полез за пазуху, колючей холодной рукой зашарил по груди, Катя встала, подхватила выпавший поднос и заковыляла через глубокие сугробы к забору.

Она прошла уже почти все расстояние, отделавшее ее домик от забора, как скорее почувствовала, чем увидела через сплошную снежную завесу бегущих ей наперерез собак…

Несколько громадных, серых в темноте псов заступили дорогу, отрезая Катю от спасительного забора, до которого осталось не больше десяти шагов. Собаки не лаяли – порода, видать, не та. Они, опустив морды, тихо рычали, но это злобное рычание отчетливо слышалось даже сквозь вой ветра и шорох снега.

«Мамочки!», – в панике попятилась назад Катя: «Как же я забыла про этих тварей! Что же теперь делать?! Ведь разорвут же! Господи, Рыжик, помоги хоть ты, ведь я кормила тебя, мы же почти подружились!»

Тем временем вожак собачьей стаи уже приготовился к прыжку – низко-низко присел, блеснув в темноте безжалостными глазами, оскалил зубы… Катя в ужасе закрыла живот подносом, инстинктивно защищая своего будущего ребенка, пес прыгнул, но в самом начале его смертоносного прыжка на загривок пса обрушилась вдруг с грозным рычанием длинное, лохматое тело!

Собаки сцепились, вминая друг друга в рыхлый снег. Катя открыла зажмуренные глаза и с удивлением и восторгом узнала в своей спасительнице Рыжика, словно бы та услышала ее мольбу и поспешила на помощь!

Нравы собачьего племени не позволяют обижать матерей – Катя помнила это еще по Джеку Лондону, а сейчас убедилась воочию – после хорошей трепки, полученной от Рыжика, вожак, разобравшись, кто на него напал, с ворчанием отполз в сторону, освобождая дорогу. Остальные псы отбежали и сгрудились вокруг своего предводителя, молча наблюдая за Катей.

Катя опустилась на колени, поцеловала Рыжика в мокрый нос, погладила жесткую шерсть, выпрямилась и решительно пошла к забору, размахивая подносом. Возле грубо ошкуренных бревен она положила поднос на верхушку самого высокого сугроба, встала одной ногой – вроде держит, встала другой, ухватилась руками за колья, оказавшиеся на уровне ее груди, повернулась, и крикнула:

– Рыжик! Спасибо тебе, родная! Может быть, еще встретимся, не скучай!

Потом Катя перевалилась через частокол и ухнула в глубокий сугроб на той стороне. Все, впереди был темный, густой, страшноватый лес, но зато она была на свободе!

* * *

Безрадостным мартовским утром, практически еще лежа в постели, Урусов, прижав ухо к заботливо поданной женой телефонной трубке, был буквально поражен сообщением старшего дежурного охранника НИИЭАП о том, что у проходной института, его, Урусова, ожидают господин Воронцов, господин Кох, и господин Хосы, и очень, настоятельно просят поторопиться, так как у них совсем мало времени…

Урусов, далеко не молодой уже, а прямо сказать, так и староватый, как он сам себя называл, человек, вскочил с кровати с энергией двадцатилетнего. Впервые за последние десять лет он отказался от завтрака, прихватив с собой бутерброды, быстро оделся и бросился вниз по лестнице к уже ждавшей его машине.

На всякий случай Урусов поднял по тревоге весь основной состав своего Отдела Охраны, сообщил директору института, но на Лубянку пока звонить не стал – усеется, сперва надо поговорить с главным подозреваемым – с Воронцовым…

У ворот института стояло несколько машин, все – знакомые полковнику, и лишь красная «хонда» с узкими фарами и красивым, низким, зализанным силуэтом была ему неизвестна.

Велев водителю остановиться, Урусов по рации связался с охранниками, и вылез из машины. Одновременно из «хонды» появились Кох, Воронцов и невысокий человек в камуфляже, смуглый, похожий на монгола, не молодой уже, но двигающийся легко, с грацией готового ко всему тигра. «Ага, это и есть президент „Залпа“ Руслан Кимович Хосы», – подумал Урусов, подходя ближе. Из ворот института вышло несколько вооруженных охранников и остановились, держа оружие на виду.

– Здравствуйте! – Кох, тряхнув рыжей головой, решительно взял на себя роль посредника: – Товарищ полковник, с вами хотят поговорить… И я тоже!

– Что – «тоже»? – буркнул Урусов, не сводя своих тяжелых глаз с Воронцова, подчеркнуто смотрящего на полковника.

– Тоже буду присутствовать при разговоре – это важно!

– Для начала пусть все сдадут оружие! У вас, Кох, я думаю, его нет, а вот у этих…

– Уважаемый, мы сдадим оружие, но нельзя ли все это как-то убыстрить, время дорого! – подал голос Хосы, с готовностью вынул из кобуры пистолет, и держа его за ствол, протянул Урусову.

Урусов кивнул, двое охранников забрали оружие у Хосы и Воронцова, а потом к дверям института двинулась странная процессия: мрачный Урусов, а за ним – в кольце охраны – Кох, Воронцов и Хосы, единственный из всех, кто не выказывал своего волнения, и даже – улыбался.