Я находился в своем клубе, и кто-то вложил мне в руки книгу «Происхождение видов». Я пытался читать, но слова прыгали и ускользали от меня. Когда я поднял руку протереть глаза, лицу стало щекотно от пальцев. Они были покрыты мехом. В серебряной крышке табакерки я увидел отражение своего лица. Над галстуком в зевке распахнулась волчья пасть с острыми резцами и клыками. Я торопливо поднял книгу, чтобы прикрыть свое уродливое лицо, украдкой выглядывая из-за нее, чтобы понять, видел ли кто-то мое превращение.

В клубе царил беспорядок. Лакеи с обезьяньими лицами качались на канделябрах и хихикали. Один посетитель оскалил зубы, как у грызуна, воюя с похожим на жабу соперником за тарелку устриц. Другой размахивал руками, роняя посуду, и пожирал все в пределах досягаемости его пеликаньего клюва. Отупевшей сигареты занялась занавеска, но никто не потрудился потушить ее. Дым лишь спровоцировал еще больше воплей, рычания, шипения и визга. Я попытался сохранить самообладание и направился к выходу из комнаты, чтобы найти пожилого джентльмена, управлявшего клубом и жившего на последнем этаже. Он все объяснит и все уладит.

Но с каждым этажом все становилось только хуже. На втором этаже члены клуба сорвали с себя жилетки, ползая и прыгая в одних рубашках. Их лица исказились и напоминали морды неведомых животных — с чешуйчатыми наростами на лбу и гигантскими бивнями. На третьем этаже они, нагие, ползали в лужах пролитого портвейна, и из их ртов, похожих на пасть ящерицы, высовывались узкие языки.

На четвертом этаже я оказался перед дверью, отделанной золотом, и понял, что за ней я наконец найду пожилого джентльмена. Я потянулся к двери, и в этот миг кто-то произнес мое имя. Рядом со мной стояла моя дочь, Фейт. При виде ее я испытал ужас и ярость. Она вообще не должна быть в клубе, и я не хотел, чтобы она увидела меня с клыками и покрытого шерстью. Вдруг на моих глазах молодая кожа на ее лице начала трескаться, обнажая чешую. Причиной этого зрелища послужило то, что дочь вторглась в библиотеку и нарушила мое видение. Думаю, она чуть было не вырвала меня из него, но, когда мой разум начал всплывать на поверхность, я велел ей уйти.

Когда дочь ушла, я открыл последнюю позолоченную дверь. За ней не было комнаты. Вместо этого меня, ошеломленного, поглотил ужасный поток пенящейся воды. Помещение затопило за секунду. Меня кружило, кружило и наконец потащило вниз, вниз, вниз. Я больше не находился в здании, я оказался в бесконечном темном море. Мои легкие заливало водой, и я, полный отчаяния, осознал, что тысячелетие за тысячелетием буду тонуть в еще более густом мраке и никогда не утону. Я был один, если не считать крошечных золотистых точек, кружащихся вокруг и охотящихся друг на друга. Вот и все мое видение. Это вся моя награда за пережитые страдания.

Я возлагал большие надежды на это видение. Это был плод, выросший после того, как я подделал так называемого нью-фолтонского нефилима, я очень долго ждал, пока он созреет. Я считал себя вправе рассчитывать на то, что он оправдает все принесенные мною жертвы. Переменчивый мир ополчился на меня, но я был готов на все, лишь бы достичь цели. Однако вместо этого представление, показанное волшебным фонарем[14] наполнило меня еще большим смятением и ужасом. Конечно, я с легкостью растолковал то, что мне было показано: неустанный бег времени, обратное превращение человека в животное, а затем в первородный ил. Это простое объяснение, но принять его — значит предаться отчаянию. Я должен продолжить поиски. Они не могут закончиться таким образом.

После всего, что я сделал, я оказался с пустыми руками, загнанным в тупик. Нужно вырастить на дереве еще один плод, но я не знаю как. Какую бы изощренную ложь я ни придумал, теперь никто мне не поверит. Если я не верну себе репутацию, все это было напрасно.