— Повидаться бы, Валерий Александрович.

— Когда?

— Вчера.

— Понял... Вчера надо было и приходить.

— Робею!

— Это ты, что ли?

— С годами, Валерий Александрович... Опять же оплошать боюсь, не оправдать, огорчить...

— Подъезжай. Жду, — и Невродов положил трубку.

Пафнутьев вошел в приемную через пятнадцать минут. Секретарша посмотрела на него с таким видом, будто заранее была уверена, что меньше десяти лет ему не дадут. Впрочем, Пафнутьева это нисколько не смутило, потому что все секретарши встречали его одинаково снисходительно, если не сказать пренебрежительно. Что-то было в нем такое, что сразу убеждало их в бесконечном собственном превосходстве, что-то давало им право разговаривать с ним свысока, осуждающе, намекая, что место у него в жизни незавидное и другого он недостоин.

— Слушаю вас, — сказала девушка, и на лице ее не отразилось ну совершенно ничего. Вот так она могла бы смотреть на трещину в стене, на дохлую муху между рамами окна, на собственное утреннее изображение после бурной ночи. Впрочем, эта девушка вряд ли проводила бурные ночи, иначе она больше понимала бы в жизни, лучше разбиралась бы в людях. Ночи ее, скорее всего, были безмятежны и бездарны.

— Зима недаром злится, — ответил Пафнутьев с непроницаемым лицом. — Прошла ее пора.

— Что-что? — девушка улыбнулась бы, если бы умела, но поскольку этой способности была лишена, то смогла изобразить лишь осуждение.

— Весна в окно стучится, — пояснил Пафнутьев. — И гонит со двора.

— Кого?

— Кого надо, — ответил Пафнутьев. — А кого не надо, приглашает в кабинет начальства. У себя? — спросил он панибратски, взявшись за ручку двери.

— Да вы что?! — девушка бросилась из-за стола и протиснулась между горячим телом Пафнутьева и холодящим дерматином двери.

— Доложите, — невозмутимо произнес Пафнутьев. — Павел Николаевич пожаловали. Так и доложите. Собственной персоной.

Через минуту девушка вышла смущенная и, молча пройдя на свое место, тут же углубилась в работу. Пафнутьев не сдвинулся с места. Он прекрасно понимал ее — она не привыкла так вот легко смиряться с собственными оплошностями, не привыкла еще беззлобно оказываться в дураках.

— Что же вы сидите? — спросила она, не поднимая головы. — Идите.

— Можно, значит?

— Вам можно.

— Если так, — прикинулся Пафнутьев полным кретином, — то можем и вдвоем?

— Отстаньте!

— Кстати, что вы делаете сегодня вечером?

— Вам-то что?

— Ну... Мы могли бы объединить наши усилия, — Пафнутьев прекрасно сознавал, насколько молодой и прекрасной ощущает себя секретарша, каким старым и поганым выглядит в ее глазах он — не очень причесанный, не слишком выбритый, в костюме, который никогда бы не надел ни один из бизнесменов, прибегающих иногда в этот кабинет писать объяснительные, давать показания, оправдываться и откупаться.

— Между прочим, — начала девушка назидательно, но Пафнутьев нанес еще один удар, невинный, но болезненный. Не дослушав ее, он открыл дверь и вошел в кабинет.

— Опять пристаешь к моей секретарше? — спросил Невродов ворчливо. — Она, между прочим, девушка строгих правил.

— Откуда вы знаете?

— Убедился, — просипел Невродов.

— И как? Успешно?

— Да, вполне... Больше не тянет.

— Должен вас, Валерий Александрович, поправить... Ваша секретарша из тех девушек, общаясь с которыми, никогда нельзя ни в чем быть уверенным до конца.

— Это как?

— Когда вы захотите убедиться в чем-либо еще раз, она будет вести себя совершенно иначе. На сто восемьдесят градусов.

— Этого не может быть, — твердо произнес Невродов, но появилось в его голосе легкое облачко сомнения.

— Попробуйте убедиться, — лукаво улыбнулся Пафнутьев и, опустив голову, спрятал бесовский свой взгляд.

— Ладно, потрепались и хватит, — проворчал Невродов. — Мне через полчаса надо быть в нашем Белом доме... Что у тебя?

Пафнутьев основательно уселся к приставному столику, положил на него свою потрепанную папку, открыл было ее, но тут же закрыл, решив, видимо, что для серьезного разговора документы не понадобятся. Документы нужны для разговора мелкого, сутяжного, склочного, для разговора, когда выясняется, кто и сколько кому должен, кто уклоняется от выплаты, кто хитрит и лукавит, кто дурака валяет. Для их разговора все это будет только помехой.

И Пафнутьев решительно захлопнул папку, сдвинул ее на край небольшого столика. Потом с преувеличенным вниманием посмотрел на то место, где лежала папка, провел по нему пальцем, всмотрелся в палец.

— Что? — не выдержал Невродов. — Пыль?

— Или чем-то присыпано... Чтобы отпечатки оставались.

— Ладно, Паша... Поехали.

— Значит, так... Возникли некоторые подозрения, соображения... Догадки. Что-то назревает в нашем городе, Валерий Александрович.

— Назревает? — удивился Невродов и, нависнув обильным телом над столом, исподлобья посмотрел на Пафнутьева. — Расстреляли ресторан твоего друга Леонарда — это, значит, назревает? Взорван банк проходимца Фердолевского — тоже назревает? У Бильдина отрезали оба уха и скормили собакам... У того же Леонарда в центральном зале на полу труп подобрали, полутруп в больницу отправили... У моего лучшего друга Пафнутьева жену умыкали, но, говорят, вернули... Не знаю, правда, в каком состоянии... Как она там, кстати?

— Жива, — кивнул Пафнутьев. — Вернулась домой с улыбкой на устах. Именно таким было мое условие, — Пафнутьеву не хотелось раскрывать всех подробностей, но он чувствовал, что эти подробности не только его личное дело, они говорили о нем, как о работнике.

— Не понял? Какое условие?

— Похитителям я поставил условие... Если она не вернется через три часа домой с улыбкой на устах... То могу и осерчать.

— Как же ты этого добился?

— Вы лучше спросите, как они добились от нее улыбки.

— Неужели пришла, улыбаясь?

— Да, — Пафнутьев твердо посмотрел на Невродова. — Иначе я бы вообще об этом не говорил ни слова.

— Молодец. Я верю тебе. Ты можешь.

— Это было мое личное дело, вернее, дело коснулось меня лично. Поэтому я позволил себе уйти немного в сторону от традиционного правосудия...

— Представляю, — кивнул Невродов. — Расскажешь?

— Не хотелось бы, Валерий Александрович, ставить вас в неловкое положение.

— Тогда не надо. Продолжай.

— Все, что вы перечислили, Валерий Александрович... Как мне кажется... Это цветочки. Дело в том, что подобранный в ресторане полутруп, как вы выразились... Заговорил. И кое-что рассказал.