После непродолжительного, но настойчивого стука дверь открыла невысокая блондинка.

– Проходите! Виновник торжества сейчас явится. А мне нужно еще кое-кого встретить, – приветливо сказала она и стала спускаться к лифту.

Войдя в дверной проем и сделав несколько шагов, Поташев понял, что оказался на крыше. Она была плоской и выложена квадратной бетонной плиткой. С трех сторон ее ограждал невысокий – сантиметров сорок – парапет. С четвертой – стена технического этажа, в нескольких помещениях которого и находилась мастерская художника. На крыше было уже достаточное количество людей. В руках многих из них были стаканы с жидкостью разного цвета и крепости. В центре площадки стоял металлический ящик, в котором сгорали небольшие поленья. Рядом с этим костром длинноволосый парень нанизывал на шампуры кусочки мяса, которые вытаскивал из алюминиевой кастрюли, явно одолженной в ближайшей столовой.

– Сейчас шашлык делать будем! – увидев вопросительный взгляд Поташева, сказал парень с деланным кавказским акцентом и уже без акцента добавил: – Минут через сорок будет готов. Подходи.

Поташев поискал глазами Невежина, но нигде не увидев, подошел к парапету, который едва доходил ему до колена, и посмотрел вниз – падать, если что, пришлось бы метров семьдесят.

– Ну как? – неожиданно услышал он за своей спиной. – Нравится?

Эдуард обернулся. Рядом с ним стоял Невежин.

– Да как тебе сказать, – неопределенно пожал плечами Поташев. – В общем-то… да.

– Я так и думал, что тебе здесь понравится. Но идем, я представлю тебя хозяину, – сказал Невежин под радостное улюлюканье гостей, сосредоточившихся в центре площадки. – Сейчас ты его увидишь.

Под крики «Браво, Фази! Браво, Фази!» Эдуард Поташев увидел художника, который выходил из дверей мастерской. Это был мужчина среднего роста с намечающимся брюшком и светлой гривой длинных, но уже редеющих волос. Его улыбающееся лицо обрамляла небольшая бородка. На вид ему было лет тридцать пять. Движения отличались легкостью и энергичностью. Он был одет в потертые синие джинсы и тонкий белый свитер с красной стеганой жилеткой, напоминавшей лоскутное одеяло из какого-нибудь краеведческого музея. Упругой походкой он вышел в центр площадки.

– Друзья мои! – начал он под аплодисменты гостей. – Я не буду утомлять вас приветственной речью. Я просто скажу, что очень рад всех видеть и слышать. А по случаю дня моей очередной годовщины приказываю вам веселиться. Вы готовы?

– Всегда готовы! – хором ответили все присутствовавшие на крыше люди.

В руках у гостей появились бутылки с шампанским. С них начали снимать фольгу и проволочные уздечки.

По чьему-то невидимому знаку все шампанское было одновременно и с шумом откупорено. В то же мгновение с крыши технического этажа в воздух взлетели сигнальные и осветительные ракеты, последние еще долго спускались на парашютах разноцветными шарами.

– Такое на его днях рождения происходит ежегодно, – сказал Невежин удивленному Поташеву. – Фази умеет удивлять. Ты в этом скоро убедишься… Когда увидишь его работы. В мастерской лишь небольшая часть – многие в частных коллекциях, в том числе и за границей. Самого его туда не пускают, но и здесь не трогают. Из-за жены. Она дочь маршала…

Федор назвал фамилию известного советского военачальника и показал на невысокую блондинку. Это была та самая женщина, которая открыла им дверь.

– Фази… Странное имя. Ты не находишь? – поинтересовался Поташев.

– Это не имя или, вернее сказать, его второе имя – для своих. На самом же деле его зовут Игорь, но все друзья предпочитают называть его Фази. Идем, пока он свободен. Фази сегодня нарасхват.

Однако со знакомством им пришлось повременить. Группа хорошеньких женщин взяла виновника торжества в кольцо и долго не выпускала. Когда их силы иссякли и они отступили, лицо художника – все в губной помаде – напоминало авангардистское полотно, достойное любой выставки современного зарубежного искусства.

– Фази, – обратился к владельцу мастерской Невежин, – позволь представить тебе моего друга детства. Эдуард Поташев.

Поташев пожал протянутую руку.

– Игорь… Щербина, а для друзей просто Фази, – улыбнулся художник и добавил: – Извините, мне теперь нужно смыть грим. А ты, Федор, можешь показать гостю мою мастерскую.

– Есть что-то новенькое?..

– Кажется, есть, – засмеялся художник.

Его мастерская состояла из нескольких помещений, и в ней действительно было на что посмотреть. Таких картин Поташев еще не видел. Он удивленно озирался. Его взгляд то задерживался на каком-нибудь полотне, то перебегал с картины на картину. Эдуард многого не понимал, но шестое чувство подсказывало ему, что это действительно здорово написано. Поташев подошел к мольберту, на котором также стояла картина, и стал внимательно ее рассматривать.

– Она еще не закончена, – услышал он за спиной голос художника. – Но уже продана. Уйдет за границу. На Запад.

– Интересная.

– Не то слово… Гениальная! – сыронизировал Щербина.

– А те какие-то другие, – сказал Поташев и показал на три картины, стоявшие на полу в дальнем углу.

– Это не мои. Их писал Сашка Тиней. Называются «Летчик», «Доктор Фауст» и «Каролина». Мы с ним вместе учились. Он живет в Кишиневе. В Москве бывает наездами. Талантлив. Но провинцию не покидает. Зову сюда, зову. Тяжел на подъем. Влюбился, наверное. Они тоже проданы. Их и мою – эту, что сохнет, – купил канадский миллионер. Булгак его фамилия. Слышали о таком? Нет? И я прежде не слышал. Бывший бессарабский помещик. В годы войны бежал от Красной армии. И правильно сделал. Иначе бы занимался своим земледелием где-нибудь в Сибири. А так живет себе в Канаде и торгует зерном. Сюда прилетел заключать договор на поставку пшеницы.

– Пшеницы? – удивленно переспросили Невежин с Поташевым.

– Пшеницы, – подтвердил Щербина. – Довели Россию! Пшеницу закупать стали. Прежде всю Европу ею кормили. А теперь не хватает. За океаном закупать стали. Ну ничего, Запад нам поможет! Ладно, идемте на свежий воздух. Глотнем свободы.

Художник и два его гостя вышли на крышу. Там уже вовсю веселился народ – каждый по-своему. Одни танцевали модный рок-н-ролл, другие громко подпевали голосам ливерпульской четверки, третьи тихо напивались, четвертые ждали, когда приготовят шашлык.

– Ну как вам мой пентхаус? – спросил Поташева Щербина.

– Что? – не поняв, переспросил Эдуард.

– На Западе такая площадка, – художник обвел рукой крышу, – называется пентхаус.

Поташев понимающе кивнул.

– Вы что-нибудь знаете о Западе, кроме того, что он загнивает?

Эдуард пожал плечами.

– А о Союзе, кроме того, что он процветает?

– Лишь то, что в газетах.

– Эти бы газеты да сразу бы в клозеты! – сказала подошедшая к ним жена художника, о которой уже говорил Эдуарду Невежин, и звонко рассмеялась.