– Что случится, если я не смогу ничего найти?

– В таком случае мне все равно придется его арестовать, чтобы попыться вытрясти из него признание до того, как министр иностранных дел узнает, что я арестовал восточного аристократа.

Таниэлю стало трудно дышать, он почувствовал боль в груди.

– Долли, возможно, это не он. В бомбе был спрятан часовой механизм, но любой часовщик мог извлечь его из каких-нибудь сделанных Мори часов, и да, у вас есть подозрительные часы, но ведь любой часовой мастер мог настроить их так, чтобы они сработали нужным образом.

– А что вы скажете о попрошайке у вашего дома, который видел мальчика с иностранным клеймом на ботинках?

– Половина лондонских часовщиков – китайцы.

– Вы действительно так думаете или вам просто очень хочется, чтобы это был не он?

Таниэль встал.

– Чего мне хочется, так это чтобы вас не вышвырнул на улицу министр иностранных дел при весьма возможном развитии событий, при котором самурай сумеет настолько упорно и долго удерживать свои позиции против нескольких копов, что о происходящем станет широко известно.

Уильямсон тоже встал.

– Извините, – сказал он, протягивая Таниэлю руку.

Таниэль пожал ее и поспешно отвернулся, чтобы полицейский не увидел его лица.

Вернувшись со службы с украшенным позолотой приглашением на бал Форин-офиса в сумке, Таниэль вошел в дом не через мастерскую, а через парадный вход. Он видел через окно, что Мори работает. Таниэль положил на кухонный стол полученный от Фэншоу словарь, поставил чайник на огонь и, ожидая, пока он закипит, прочитал несколько первых страниц. Словарь содержал не слова, а отдельные символы, лишь некоторые из них были одновременно словами, разбитыми на группы, каждую из которых объединял штрих под определенным номером. Вначале шли числа и символы, обозначающие слова «человек», «солнце» и «большой». Таниэль перекинул страницы налево, чтобы просмотреть статьи в конце словаря. Они казались бессвязными, запутанными и древними на вид. Слова были философскими терминами.

– О, тут чай, – сказал Мори, услышав из мастерской бульканье кипящего на кухне чайника.

– Не хотел вас беспокоить, – отозвался Таниэль.

– Ничего, беспокойте.

Таниэль шире приоткрыл дверь между мастерской и кухней. Она никогда не закрывалась до конца, удерживаемая крепким железным упором. Дверь была дубовая, со стрельчатым завершением; ее массивность напоминала Таниэлю юные годы, когда он играл на органе в герцогской часовне: ему приходилось изо всех сил налегать плечом, чтобы открыть дверь на хоры. Правда, та дверь была скрипучей. Мори сидел спиной к Таниэлю, склонившись над микроскопом. Он был поглощен какой-то сложной работой и даже не обернулся. Переложив карандаш из правой руки в левую, Мори делал какие-то пометки на кальке. Было очевидно, что он не считал необходимым поддерживать разговор из вежливости.

Подойдя сзади и коснувшись его локтя, Таниэль положил перед ним гинею. На Мори была рубашка из настоящего льна, и оттого, что он сидел боком к двери, сквозняк холодил его левую руку. Он повернулся на стуле.

– Что это?

– Это ваш выигрыш, – ответил Таниэль. – С сегодняшнего утра я работаю в Форин-офисе.

Мори кивнул.

– Отлично.

– Спасибо, барон Мори.

– О, кто вам об этом сказал? – сердито спросил часовщик.

– Никто. Я видел в офисе ваши иммиграционные документы. Почему вы об этом не сказали?

– Мне больше хочется быть часовщиком, чем самураем.

– Как видно, вам ужасно не нравится быть самураем.

– Молчи, крестьянин!

Таниэль рассмеялся; он знал, что сказал бы Уильямсон, увидев эту сцену, но тут же отогнал от себя эту мысль. Не Уильямсону возвращаться в Пимлико, когда все закончится.

Вскоре они сели ужинать: свежий хлеб, настоящий виноград и горьковатое восточное вино, после двух чашек которого Таниэль решил, что оно ему нравится. Ему также доставляло удовольствие смотреть, как Мори ест рис палочками, – он управлялся с ними чрезвычайно аккуратно, Таниэль не сумел бы столь же изящно орудовать ножом и вилкой. По всей видимости, Мори неодобрительно относился к европейским столовым приборам, считая их признаком бессмысленного декаданса, и, как будто желая подчеркнуть свое отношение, перемыл всю посуду, за исключением вилки Таниэля, которую он воткнул в банку, словно для химической пробы. Таниэль шутливо толкнул его в бок и увидел его улыбку, отразившуюся в темном окне.

В саду, среди берез, от травы поднимались светящиеся шары. Он видел их в свою первую ночь здесь, но сейчас ему удалось разглядеть их поближе, и он обнаружил, что они окрашены в желтые и оранжевые тона. Время от времени один из них мигал, как будто между ними что-то передвигалось. Ребенок Хэйверли, вновь оставленный возле задней двери, тоже заметил это и разразился радостными воплями.

Таниэль поставил тарелку, которую вытирал:

– Что это?

– Светлячки.

– В Англии не водятся такие светлячки.

Мори вынул из кармана ключ. Как только он открыл дверь, блуждающие огоньки исчезли. Они все же вышли в сад и огляделись, но не нашли ничего, за исключением Катцу, пускающего пузыри в садовой лейке.

Всю неделю Грэйс работала над интерферометром. Триместр заканчивался четырнадцатого июня, то есть завтра, – и после этого будет уже слишком поздно. В Лондоне невозможно произвести аккуратные измерения, там слишком много шума: от поездов метро под землей и от идущих повсюду строительных работ на поверхности. Именно по этой причине у американца не получился эксперимент. Он пытался поставить его в подвале военно-морской академии, где прямо над его головой пять сотен мужчин занимались строевой подготовкой. У Грэйс же теперь появились все основания надеяться на успех. Она все сделала как следует: перепроверила первоначальные расчеты, выявила ошибки и исправила их. Взяв в руки последние записи из последней стопки перечитываемых материалов, она почувствовала прилив необыкновенной легкости. Сделанные ею выводы, казавшиеся вначале столь уязвимыми, теперь обрели под собой почву. Новый эксперимент будет успешным. Ей все же придется вернуться в Лондон ненадолго, но отнюдь не навсегда. Как только статья будет опубликована, колледж примет ее обратно.

Она обосновалась в глубоком подвале колледжа Леди-Маргарет-Холл, куда не долетал шум и где ее никто не тревожил. Или почти не тревожил. Мацумото заходил каждый день в три часа убедиться, что она не взорвала себя. Она пыталась объяснить, что у нее нет никаких взрывчатых веществ и что, следовательно, в подвале нечему взрываться, однако он парировал, что вряд ли она не найдет способа это сделать.

Сейчас как раз время приближалось к трем. Отбалансировав последнее зеркало в интерферометре, Грэйс разогнула спину. Как это случается после того, как долго сидишь, сосредоточившись на чем-то одном, вид комнаты необъяснимым образом изменился. Она казалась больше, и в ней как будто прибавилось вещей. Вдоль задней стены располагалась коллекция принадлежащих колледжу вин. Все остальное здесь было ее собственностью. Она установила здесь козлы со столешницей, по которой сейчас были рассыпаны осколки зеркал и ножовки. Рядом со столом стояла позаимствованная ею в часовне Нового колледжа купель, в которую Грэйс поместила рубанок, а на нем, в свою очередь, были крестообразно расположены четыре стрелки интерферометра. Она, конечно, с таким же успехом могла бы обойтись магнитом и некоторым количеством железных опилок, но ей казалось более профессиональным самой изготовить прибор, по виду напоминающий ветряную мельницу-мутанта. В науке обязательно должна присутствовать определенная доля мистики, без нее публике станет ясно, насколько тут все просто.