— Ни в коем случае!!! — вскричала бабушка. — Будет пучить!

— Вай, — отвечала испуганная Ерануи.

У подъезда скамейка. Неподалеку песочница. В ней пара детей, крича на разные лады, возят железную машину, самосвал с песком:

— Жжжж! Джжжь! Ты-ды-ды-ды… Дддджжжь… Бщщщ…

На скамейке сидит пожилая женщина, улыбаясь.

У нее металлические зубы, шапка вязаная на лоб, сверху платок, платок хороший, импортный, блестящий.

На носу очки. Чудная какая-то. Странная вообще.

Покачивает коляску.

Только что тут была заполошная бабка в короткой куртке, в брючках, с коляской.

Вынесла тяжеленную коляску, села.

— Внучка? — кивнула ей пожилая тетка с этим странным сооружением на башке.

— Что вы, господь с вами! Синяя коляска! Внук! Григорий! Григорий Киркорян! Григорий Грантович! А? (Она нагнулась над коляской.) А? Кто у нас Гришенька? А? Кто армяшечка маленький? А?

— Сколько ему?

— Десять дней! Только десять! Но погода хорошая, у них постоянный врач, забегает ежедневно, советовал пойти гулять. Именно гулять! А не на застекленной лоджии.

Тетка в странном головном уборе снисходительно заглянула в коляску. Очки ее резко блеснули.

— Глаза синие, что ли?

Бабушка улыбнулась покровительственно:

— Ну, это у всех маленьких они такие… туманные. (Заверещала.) Открыл глазоньки свои? Открыл глазоньки?

— Он на вас похож, я не улавливаю?

— Неизвестно на кого, представляете? Вроде на него, а вроде…

— Бывает в двоюродную родню. У меня муж удался покойный как раз в дядю. Все просто поражались. А вы вдовая?

— Я? Почти что. (Рассмеялась, поправила шапку.)

— А волосы у него есть?

— А он у нас кудряш. Темненький.

— А звать как?

— Я сказала. Гришенька.

Пауза.

— Необычное имя.

— Это в их родню. Прадед у них был…(заглянула в коляску). А? Кто у нас тут Гришка?

Рявкнула на радостях так, что ребенок запищал. Дура.

Затрясла коляску. Ребенок хныкал.

— Знаете что, — сладко запела странная тетка. — Ему водички надо. Тепленькой. Его газики мучают. Он у вас искусственник?

— Да…

— Ну и вот. Я же вижу. Я по первой профессии детский педиатр. Врач. Сейчас я психоневролог.

«Оно и видно», — подумала бабка Гришеньки и сказала:

— Да вы что.

— Им всегда надо, искусственникам, — наставительно продолжала психоневролог эта, — после кормления давать теплую водичку. Где-то через полчаса.

— Ой! Да! Как же я не знаю!

— Вот видите.

— Теперь целое дело обратно коляску волочь. Как же так! А что доктор не сказал им?

— Доктор это одно, а у меня Денис вырос тоже искусственник (кивнула в сторону песочницы). Да сбегайте, я покараулю. У меня вон в песочнице здоровенный парень, вырастили. Ничего страшного. Я с ним гуляю, хотя у меня отит, воспаление среднего уха (притронулась справа к тяжело вооруженной голове). А вы бегите… Мне все равно сидеть… Я перед прогулкой замотала ухо как следует быть… Так что посижу.

— Ну спасибо… А то я первый раз ребеночка вывезла… Мать у нас такая распустеха… Лежит. Я не лежала! Мне было некогда! Вся семья на мне была! Я быстрая была! Нора-ракета! А у нее, видите ли, поздние роды, тяжелые причем… Стареющая перворождающая. Двенадцать часов роды. Причем неожиданно для нас. Она должна была через две недели, но положили на сохранение.

Ребенок разошелся. Бедный пищал как котеночек.

Бабка трясла коляску.

Тетенька с ухом сказала как бы между прочим, глядя в сторону песочницы:

— Да сбегайте за бутылочкой. А то ему вредно кричать, воздух не очень-то… Воздух холодноватый для плача. Зима ведь.

— Да, правда что…

— Идите за водичкой. А то после первой же прогулки у него могут быть последствия. Но воду надо совсем свежую. Только вскипяченную. Вы знаете, да?

— А да, да, мы знаем. А как?

— Вскипятить, горячую залить в бутылочку, это как бы стерилизация… Затем охладить под струей из-под крана… Знаете? Ну, а я здесь еще час. Так что не спешите. Потом, может быть, вы меня подмените, когда надо будет в магазин сбегать… Или вы сходите иногда в магазин, а я подежурю. Я всегда здесь сижу с внуком. А вас я что-то первый раз вижу…

— Мы городского ничего не покупаем, — отвечала на это вскользь, вставая, глупая дура. — У нас заказ на Грановского. Кремлевская столовая.

— Да у нас тоже, но хлеб-то нужно иногда…

— Ну, я сейчас. Вас как зовут?

— Полина Игнатьевна Мишулис.

То есть типичная еврейская психиатр с больным ухом.

— А меня Элеонора. Нет, мы городского хлеба не едим.

Как припечатала.

И с этим пошла, ступая дорогими сапожками, натянутыми на толстенные икры. Ножки как из-под рояля. Брюки вправлены в сапоги, не хуже чем у ковбоя. Смешная недотепа. Поднялась в подъезд. Грохнула дверью.

Пауза три минуты. Нет, еще минуту. Так.

Из песочницы вопль:

— Джжжь! Джжж! Поворот! Ты че? Совсем, да? Куда ты свою машину? Опрокинул мою, дуррак!

— Сам… дуррацкий!

Со скамейки ответный крик:

— Денис! Встань с колен! Все штаны изгваздал!

— Да! Антоша! Действительно! Встаньте с колен!

Дуэт мамаш, сидящих немного в стороне.

Пора!

Мамаши, как птицы на проводах, сидят и чирикают. А нам надо смываться.

Как забилось сердце! Как пересохло во рту!

Полина Игнатьевна Мишулис встает, лениво как бы потягивается, поправляет очки и свою рогатую, как у коровы, голову и, взглянув на часы, а потом на подъезд, бодро катит коляску в сторону метро.

У песочницы как раз крик, почти драка, матери встали и стоят над ребятами спиной к дому.

— А че он пихнулся!

— А это не его экскаватор!

— Прекрати, Денис! Как не стыдно! У него дома точно такой!

— Просто мы подумали, что вам двоим хватит этого! Но оказалось, что нет! Какие же вы друзья после этого!

— Я зачем вообще волокла вам этот драндулет!

Бабка за углом машет рукой, останавливает машину.

Затем вынимает ребенка из коляски, берет на руки, водитель складывает дорогую коляску уважительно, со словами «я знаю как, у нас тоже такого типа».