– Тедди был прав. Тебе нужно было за кем-нибудь приглядывать. И я тоже была права. Нужно, чтобы кто-то приглядывал за тобой. – Потом она услышала собственные слова и тряхнула головой, проясняя мысли. – Прости, Саф… меня куда-то унесло. Это все история.

– Ладно, – сказал Саф, осторожно выпрямляясь. – Сейчас я тебе покажу такое, что тебя принесет обратно.

– Ты успел что-то украсть?

– Искра, на это нужно всего мгновение.

Он вытащил из кармана куртки золотой кружок, подставил под дрожащий свет уличного фонаря и откинул крышку. Биттерблу взяла его ладонь и повернула к себе. Ей не показалось – в руке у Сафа лежали крупные карманные часы, на циферблате которых было отмечено пятнадцать часов вместо двенадцати и пятьдесят минут вместо шестидесяти.

– Есть желание объяснить?

– А, – опомнился он, – это одна из забав Лека. У него была мастерица, великолепно управлялась с мелкими механизмами и любила возиться с часами. Лек приказал ей изготовить карманные часы, которые бы делили половину дня на пятнадцать часов, но прогоняли их быстрее, чтобы компенсировать разницу. Видно, его веселило, что все несут чушь о времени и сами верят в эту чушь. «Уже половина пятнадцатого, ваше величество. Не прикажете ли подавать обед?» Что-нибудь в этом духе.

Как жутко было, что от его слов в душе шевельнулось что-то знакомое. Не воспоминание, не что-то конкретное, а просто ощущение, что Биттерблу всегда знала о подобных карманных часах, но за последние восемь лет ей ни разу не пришло в голову над ними поразмыслить.

– У него было извращенное чувство юмора.

– Теперь на них есть спрос – в определенных кругах. Стóят прорву денег, – тихо сказал Саф, – но считаются крадеными. Лек заказал их, но не заплатил ей. А потом, судя по всему, убил, как и большинство своих мастеров, а часы прикарманил. После его смерти они всплыли на черном рынке. Я возвращаю их семье той мастерицы.

– Они исправно работают?

– Да, но, чтобы рассчитать по ним настоящее время, приходится здорово поднапрячь мозги.

– Да уж, – согласилась Биттерблу. – Наверное, можно было бы перевести все в минуты. Двенадцать на шестьдесят – семьсот двадцать, пятнадцать на пятьдесят – семьсот пятьдесят. Выходит, на наши семьсот двадцать минут приходится семьсот пятьдесят минут по этим часам. Так… Сейчас они показывают почти двадцать пять минут третьего. Это сто двадцать пять полных минут, и, если их разделить на семьсот пятьдесят, они должны равняться нашему времени в минутах, разделенному на семьсот двадцать… значит, семьсот двадцать умножить на сто двадцать пять… погоди-ка… девяносто тысяч… разделить на семьсот пятьдесят… сто двадцать… то есть… вот! Как ровно вышло, правда? Сейчас почти что два часа. Мне пора домой.

Саф начал посмеиваться уже где-то на середине этого монолога. Когда же на башне вдалеке часы, как по команде, пробили два, он разразился хохотом.

– По мне, так проще запомнить, какое время что означает, – добавила Биттерблу.

– Естественно, – выдавил еще не отсмеявшийся Саф.

– Что смешного?

– Мне бы, пожалуй, пора уже перестать удивляться всему, что ты говоришь и делаешь, да, Искра?

Его голос почему-то звучал мягко. Даже игриво. Они стояли рядом, склонив головы над часами; ее пальцы все так же касались его руки. И вдруг она что-то поняла – не разумом, но сердцем ощутила в воздухе, который холодком пробежал по шее и заставил вздрогнуть, когда Биттерблу подняла глаза на разбитое лицо Сафа.

– Доброй ночи, – выдохнула она и растворилась во мраке.

Ничего не случилось. И все же на следующий день она не могла выбросить это «ничего» из головы. Удивительно, сколько всего можно надумать «ни о чем». В самые неподходящие моменты ее охватывал жар, и Биттерблу не сомневалась, что каждый, кто посмотрит ей в глаза, сразу же прочтет ее мысли. Хорошо, что этой ночью ожидалось собрание Совета. Нужно было остыть, прежде чем снова выходить в город.

Катса влетела к ней в покои в несусветную рань.

– По говорит, тебе надо потренироваться владеть мечом, – сказала она, а потом самым возмутительным образом стянула с кровати одеяла.

– У меня даже меча нет, – простонала Биттерблу, пытаясь закутаться обратно. – Его еще делают.

– Как будто мы начнем с чего-то острее деревянных мечей. Давай! Поднимайся! Представь, как приятно будет напасть на меня с оружием.

И она унеслась прочь. Мгновение Биттерблу полежала, смакуя горечь своего существования. Потом скатилась с кровати и встала, утонув пальцами ног в мягкой пышности ковра. Стены ее спальни были обтянуты тканью, украшенной изящными алыми, рыже-красными, серебряными и золотыми узорами. Высокий потолок глубокого темно-синего цвета, как и в гостиной, усыпали золотые и алые звезды. Из дверного проема напротив кровати сияла золотом выложенная плиткой ванная. Ее покои были словно сама заря.

Снимая ночную рубашку, она заметила свое отражение в высоком зеркале и замерла, уставившись на себя. Ей вдруг вспомнились два человека, совершенно противоположные во всем: Данжол, который поцеловал ее, и Саф.

«Я не гожусь для этой великолепной комнаты, – подумала она. – У меня слишком большие и тусклые глаза. Тяжелые волосы, острый подбородок. Я такая маленькая, что муж потеряет меня в постели. А когда найдет, то увидит, что груди у меня разного размера, а фигура похожа на баклажан».

Она фыркнула и рассмеялась над собой, а следом чуть не разрыдалась, опустившись обнаженная на колени перед зеркалом.

«Моя мама была такая красавица.

А может ли быть красивым баклажан?»

Разум молчал, не давая ответа.

Она помнила каждое место, которого коснулся Данжол. Как невероятно далек был его поцелуй от того, что она себе представляла, думая о поцелуях. Биттерблу знала, что все должно быть иначе. Она видела, как целовались Катса и По. Однажды даже наткнулась на них в собственных конюшнях, где они прижимали друг друга к огромной куче сена, а другой раз – в тупике коридора поздним вечером, но заметила лишь темные силуэты, отблеск золота да тихие звуки. Они едва двигались, забыли обо всем на свете. Было очевидно, что им хорошо.

«Но По и Катса такие красивые, – подумала Биттерблу. – Естественно, у них все получается правильно».

Воображения у нее хватало, тела своего она не стеснялась и уже успела сделать кое-какие открытия. Понимала, как все происходит между двумя людьми. Хильда ей все рассказала об этом, и Биттерблу подозревала, что мать тоже ей объясняла – когда-то очень давно. Но одно дело – знать, что такое желание и как оно работает, и совсем другое – понять, как добиться того, чтобы кто-то увидел и коснулся тебя так.

Она надеялась, что все поцелуи в ее жизни и то, что последует за ними, будет не с лордами, которые желают лишь ее денег. Насколько было бы проще, будь она и в самом деле булочницей. Булочницы гуляли с поварятами, и среди них уж точно не было лордов, охочих до приданого королевы. Быть может, тогда она бы легче смирилась со своей невзрачностью.