Война вместо того, чтобы тоже сесть, опускается на колени, прижимает ладони к моим ранам. Я уже привыкла к этому ежедневному ритуалу. Но это все еще поразительно интимное действо: находиться так близко, чувствовать, как его руки прижимаются к моему телу, ощущать прикосновение кожи к коже… Но теперь я знаю, чего ожидать, и даже предвкушаю это. У меня точно не все в порядке с головой.

– Ты исцеляешь меня только потому, что хочешь трахнуть?

Ой. Неужели эти слова действительно слетели с моих губ?

Да что с тобой не так, Мириам?

Всадник резко поднимает голову. Несколько секунд просто смотрит на меня, затем его взгляд останавливается на губах.

– Я исцелил тебя по личным причинам. Секс к этому отношения не имеет.

Война завершает сеанс исцеления и садится на соседний стул.

Теперь придется иметь дело с двенадцатью тоннами сексуального напряжения, которое я сама же и вызвала. Чтобы отвлечься, заставляю себя произнести слова, которые рано или поздно придется сказать:

– Я возвращаюсь.

Взгляд Войны небрежно скользит по мне, но в его вопросе я чувствую скрытое напряжение:

– Куда возвращаешься? – Уголки его губ слегка приподнимаются, словно его смешит слово «возвращаешься».

– В свою палатку.

Война садится. Выражение его лица становится ужасным, воистину пугающим. При виде него людей пробирает дрожь, даже если Всадник не тронул их и пальцем.

– Зачем? – скорее требует, чем спрашивает он.

– Мы не любовники.

От глубокого взгляда, которым он меня награждает, сердце будто опаляет жаром.

«Это можно изменить», – обещают его глаза.

– Не говоря уже о том, что ты пришел, чтобы уничтожить наш мир, – продолжаю я. – Очень мило с твоей стороны было исцелить меня…

– Мило, – повторяет он, словно не слышал более противного слова.

– …но теперь мне лучше, и я хочу обратно в свою палатку.

Неужели мне действительно когда-то казалось, что в глазах Всадника плещется печаль? Нет, в них только жестокость. Пожирающая душу, отвратительная жестокость. Война наклоняется вперед, и мне хочется отшатнуться.

– А что, если я скажу «нет»? – говорит он тихо. – Если скажу, что тебе нельзя уходить?

Я поднимаю брови:

– Попытаешься меня остановить, хотя так упорно старался предоставить мне немного личного пространства?

– Не заблуждайся, Мириам, – произносит Всадник обманчиво мягким голосом. – Я могу сделать все, что захочу. Я забрал тебя из прошлого дома, могу лишить и этого.

– Не разрушай все, что удалось построить, – тихо прошу его.

Лицо Всадника вспыхивает, и на мгновение мне кажется, он вспомнил, как я уверяла, что ненавижу его.

– А если я снова выделю палатку, с гарантией, что на тебя не нападут, как только ты останешься одна?

– Ты позволил мне отправиться в бой, – напоминаю ему. – Где-то в глубине ты веришь, что твой бог защитит меня.

– Он и твой бог тоже.

Ну, это как посмотреть.

– Если заставишь меня остаться силой, – бросаю я, – то ты ничем не лучше тех, кто на меня напал.

Я, кажется, перегнула палку, но на Войну моя угроза действует. Он сжимает зубы, отводит взгляд и тяжело дышит, раздувая ноздри.

– Хорошо, – бросает Всадник мгновение спустя. Его взгляд все так же полон жестокости. – Можешь вернуть свою палатку… на время. – Затем он встает и наклоняется ко мне. – Но когда это время закончится, решать буду я, и тогда ни один из твоих милых человеческих доводов ничего не изменит.

Война – человек слова. Он в этот же день возвращает мне палатку… но совершенно случайно ставит ее рядом со своей.

– Что это еще такое? – спрашиваю я, уставившись на два наших «дома», стоящие бок о бок. По сравнению с его шатром моя палатка выглядит просто крошечной.

Всадник стоит рядом, смотрит на них. Вытаскивать его из шатра, чтобы показать предмет моего возмущения, пришлось едва ли не силой. И я почти уверена, что он наслаждается моей реакцией, как кусочками пахлавы.

– Всегда пожалуйста, – отвечает Война, склонившись ко мне.

Всегда пожалуйста? Он что, издевается?

– Мы не так договаривались! – возмущаюсь я.

– Нет, именно так. Радуйся, что я не поставил ее внутри своей. А такое искушение было, жена. – Война разглядывает меня. – Как себя чувствуешь?

Как кровавое месиво.

Я дергаю плечом.

– Лучше, – отвечаю неохотно. Очень, очень неохотно.

Взгляд Всадника скользит по мне, он коротко кивает:

– Тогда собирайся, завтра мы выезжаем. Конечно, после того, как твои обидчики предстанут перед судом.

Бросив эту зловещую фразу, он уходит.

На следующее утро Война будит меня уже в новой палатке.

Я понимаю, что это он, уже в тот момент, когда теплая жесткая ладонь Всадника касается кожи. Я все еще вздрагиваю от этого ощущения. Понадобится еще немало дней, чтобы полностью стереть то нападение из памяти.

– Вставай, Мириам, – зовет он, выходя из палатки. – Этот День настал.

– Какой день? – я хмурюсь, растирая глаза.

А потом вспоминаются его вчерашние слова. Мне придется встретиться лицом к лицу со своими обидчиками. От этой мысли меня бросает то в жар, то в холод.

Я сажусь, расчесывая волосы пальцами. Делаю глубокий вздох, мечтая о чашечке кофе. Выпила бы и кофе, и гущу бы съела, если бы он мог подготовить меня к грядущему дню.

Натягиваю ботинки и выхожу на улицу, щурясь от яркого солнца. Война шествует в нескольких метрах впереди, идет, не оборачиваясь, словно знает, что я последую за ним. Вот же гад! Ненавижу быть предсказуемой.

Всадник ведет меня в центр лагеря, где уже собралась большая часть жителей. Толпа расступается, как море, пропуская меня и Войну, и плавно смыкается за нами. Я вижу посреди поляны троих мужчин, связанных и избитых. Их сторожат вооруженные всадники Фобоса.

Я как будто забываю дышать. Это те, кто напал на меня.

Я все еще чувствую прикосновения их рук и слышу, как трещит ткань, когда на мне разрывают рубашку. Тогда я была беспомощна, но теперь все изменилось. Смотрю на каждого из связанных. Узнаю в одном из нападавших того солдата, который обратил на меня внимание в первый день. Остальных я не знаю.

Днем они выглядят совсем не так пугающе. Возможно, потому, что сами сейчас испуганы, или, может, потому что это парни немногим старше меня. В каком-нибудь другом мире, они могли бы оказаться моими одноклассниками.