– Где ты этому научилась?

Поднимаю голову и встречаю пристальный взгляд Войны – он, наверное, уже давно наблюдает за мной. Я так увлеклась, что ничего вокруг не замечала.

– Долгая история, – отвечаю.

– Времени у нас достаточно.

Черт бы побрал этот его глубокий голос. Каждый раз, когда его слышу, не могу не думать о его губах. Лучше, наверное, рассказать… Все, что угодно, лишь бы отвлечь мысли от того пути, куда они так и норовят свернуть. Я откладываю стрелу. Пол вокруг усыпан стружками.

– Моя мать была профессором, преподавала историю в Еврейском университете, – начинаю я. – Она вела курс, посвященный древнему оружию. У нее было много книг об оружии и о том, как его делать. Я увлеклась этим задолго до того, как мы с матерью и сестрой пытались сбежать из охваченного войной Израиля. Мое наивное маленькое сердце хотело выжить. Я решила, что, если научусь делать оружие, смогу охотиться, как современная амазонка. Детская мечта переросла в искреннее увлечение. Потребовалось немало времени, чтобы понять то, что написано в книгах, и еще больше, пока у меня начало что-то получаться. Однако я справилась. Я сделала один лук, второй… Потеряв мать и сестру, я вернулась в Иерусалим, одна, без средств к существованию, и с головой ушла в работу. Сначала я делала деревянные кинжалы… Это был путь проб и ошибок. Дерево может сгнить, оказаться слишком мягким или хрупким. Но я научилась правильно обращаться с древесиной. Затем я перешла к изготовлению другого оружия. Я делала луки и стрелы, испытывала мягкие и твердые породы дерева. Научилась обжигать готовые изделия. А потом обнаружила, что могу использовать битое стекло для наконечников, и тонкий пластик для оперения стрел. Вокруг, в заброшенных домах и на свалках было полно этого добра, а также веревок, клея и прочего. В книгах была вся необходимая информация, и я научилась мыслить творчески.

– Значит, ты самоучка, – говорит Война. Кажется, он впечатлен, а мне становится неловко от того, как меня радует его внимание.

Я киваю.

– А твои боевые навыки? Тоже сама научилась?

Я качаю головой:

– Пару приемов мне показали воины постарше. Такие, как моя мама. Раньше большинство израильтян должны были не меньше двух лет отслужить в армии. Но когда я достигла совершеннолетия, режим в стране сменился – при новом перестали верить, что от женщины на войне есть толк. Поэтому пришлось обходиться тем, чему научила мать, и знаниями, которыми делилось старшее поколение израильтян.

– Это они научили тебя стрелять из лука? – недоверчиво спрашивает Война.

– М-м… нет. Этому я тоже научилась сама.

До Пришествия Всадников огнестрельное оружие перестало работать, и все снова вспомнили о луках, мечах, кинжалах, булавах и топорах.

– Зачем тебе это знать? – смущенно спрашиваю я.

– Ты любопытное создание. – Он улыбается. – Любопытное и опасное.

На третий день мне становится еще лучше. После еще одной ночи, полной прикосновений теплых рук Войны, я чувствую себя почти хорошо. Боль иногда еще дает о себе знать. Если повернуться определенным образом, сломанные ребра заноют, но, если двигаться осторожно, может даже показаться, что я совсем здорова.

Я просыпаюсь и вижу, что Войны в шатре нет – наверняка, снова уехал сеять смерть и ужас. Встаю и начинаю бродить по шатру в поисках чего-нибудь подозрительного. Ищу под подушками, листаю книги, сложенные стопкой на приставном столике. Заглядываю в масляные лампы, сую нос в сундуки Всадника, разочаровываясь каждый раз, когда вижу в них оружие, оружие и снова оружие.

Честно говоря, личная жизнь Войны не такая интересная, как мне казалось. Я надеялась узнать, что он втайне носит женскую одежду или коллекционирует матрешек, или еще какую-нибудь странную хрень в том же роде. Но я нахожу старые карты с перечеркнутыми городами…

Открываю последний нетронутый сундук и выдыхаю, поняв, что внутри. На самом дне лежат кроваво-красные доспехи Всадника. Меча нет. Вытаскиваю наручи, кручу в руках, рассматриваю. Кожа снова в идеальном состоянии, хотя могу поклясться – вчера на ней были пятна крови. Очевидно, в конце дня Бог отпускает своему слуге все грехи. Но почему Война не надел доспехи?

Ответ приходит секундой позже.

– Легкие, правда?

Я вздрагиваю, услышав голос Всадника, резко оглядываюсь. Война стоит у входа в шатер и смотрит на меня с непроницаемым выражением лица. Господи, как жалко и виновато я выгляжу, сидя на корточках перед его сундуком!

– Неожиданно легкие для брони, – продолжает Война, направляясь ко мне. – Мои братья предпочитают металлические доспехи, но на поле боя они слишком тяжелые и громоздкие.

Я кладу наручи в сундук, закрываю крышку. Поворачиваюсь к Войне. На Всаднике черная рубашка, из-за плеча выглядывает рукоять меча.

– А как насчет меча? – спрашиваю, кивая на его оружие. – Разве он не… громоздкий?

– Да. Но я его люблю.

Шелестит ткань, в шатер входит солдат – у него в руках поднос с едой и кофе. Он ставит его на стол и уходит. Как только мы снова остаемся одни, Война подходит к столу и выдвигает для меня стул.

– Кто научил тебя предлагать женщине место? – интересуюсь я и сажусь, не отрывая взгляда от еды.

Война, не отпуская спинку моего стула, склоняется и шепчет мне на ухо:

– Те же, кто научил тебя копаться в чужих вещах.

Он выпрямляется, и в этот момент я замечаю знакомую рукоять в ножнах, пристегнутых к наплечным ремням.

– Мой кинжал! – восклицаю, когда в голове вспыхивают искры узнавания. Им я сражалась в Иерусалиме. – Ты сохранил его.

Я была уверена, что кинжал давно пропал. Увидев его, я чувствую что-то странное. Не раздумывая, тянусь к нему, но Война перехватывает мою руку. Бросаю на него недоверчивый взгляд.

– Он мой! – восклицаю я.

– Считай, что это обмен. Тебе достается мой кинжал, мне – твой.

– Это нечестно! – возражаю я и встаю. – Ты просто забрал мой кинжал себе, а мне подсунул свой. Я хочу его обратно.

Мой кинжал не такой острый, как у Всадника, и баланс у него нарушен. Но я хочу вернуть этот клинок.

– Нет, – и по его тону понятно, что это его последнее слово.

Ну и ну! Сердито смотрю на него.

– Зачем тебе мой кинжал? – возмущаюсь я.

В одном этом шатре несколько десятков разных мечей. В лагере их тысячи, и с каждым городом, на который армия совершает набег, оружия становится все больше. Разве может мой скромный клинок соперничать с этим арсеналом.

– Я… люблю его.

Точно так же, как он любит свой меч.

– Садись. – Война снова указывает на стул.

Я покорно сажусь, смотрю на еду и чашку крепкого дымящегося кофе.