Режиссёр в холодном поту возвращается в машину. Пронесло! Там эти двое сидят, тоже вид имеют не ахти какой. Ну, слава богу. Поехали дальше.

Приезжают. Полянка такая, рядом лесок, никого народу. И железная дорога. Перекуривают. Достают мешок. Вытаскивают будущую кинозвезду. Подносят к рельсам. Далее художники участвовать отказываются. Тошнит их, видите ли. Режиссёр, матерясь, просит хотя бы подержать. Держат. Он быстренько приводит труп в нужное положение и взятыми из города подсобными материалами, вспомнив слесарную молодость на заводе, фиксирует тело на шпалах в положении стоя. Жуткая сцена. Боязливо отпускают. Стоит. Ура! Убегают в кусты, камеру достают и берут её наизготовку. Всё готово. Художники курят как перед расстрелом. Нервы на пределе. И слышат – едет. Поезд едет. Товарняк, судя по звуку. Камеру включают, на сучок пристраивают, чтобы не тряслась вместе с руками. Режиссёр в глазок смотрит – всё видно отлично.

И вдруг смотрят – а поезд-то с другой стороны показывается. Мать-перемать! Пассажирский. Гудит вовсю. Неужели пропало всё? Ан нет, вон он, товарняк показался. Выходит, целых два поезда сразу. Могли бы на любой колее устанавливать.

Товарняк подъезжает тем временем. И начинает гудеть, завидев человека на рельсах. Потом машинист экстренное торможение включает. А товарняк гружённый по самые помидоры. Поэтому скорость он сбавляет, но слишком медленно. Там тормозной путь восемьсот метров только по техдокументации. И с диким визгом железа, трущегося о железо, всё-таки сбивает объект. И проезжает, продолжая визжать. Ему тормозить ещё долго.

В момент сбивания режиссёр – нервишки всё-таки не выдержали – глаза закрывает на секундочку. И не видит, как всё произошло. А там подробности жуткие, лучше не рассказывать. Какая-то деталь, например, отлетела от туловища и – бах! – в окно проходящего мимо пассажирского стукнулась. Жуть. Потом глаза открыл. Пассажирский уже уехал. А этот товарняк всё тормозит, и конца не видно.

Режиссёр с художниками из кустов вылезают и бегом туда. Чтобы забрать подотчётное тело за те несколько минут, пока поездная бригада не подбежала в полном составе. Они чего-то не очень подумали о том, что поезд остановится и смываться надо будет в таком темпе.

Подбегают. Смотрят – мать честная! Возвращать-то нечего. Они-то думали, в сторону отшвырнёт. А тут то ли объект вниз утянуло, то ли еще что, только… В общем, мало что осталось. Фрагменты какие-то. У режиссёра адреналина в крови – на взвод десанта. Выхватывает мобильник, продюсеру набирает и визгливо сообщает сквозь скрежет, что так, мол, и так, но возвращать ему нечего. Тот ему – ты что, охерел?! Мы как договаривались?! А режиссёр всё визжит, что, мол, тут работать надо зубной щёткой две недели, чтобы всё собрать. Что он не виноват. Что так получилось. И что если их сейчас повяжут, то уж что-что, а фильм точно некому будет доснимать. Посадят всех за такие дела. Продюсер ситуацию просекает быстро, разбор полётов откладывает на более благоприятный момент и говорит: ладно, я с этими в морге сам договорюсь, а вы оттуда сливайте в темпе вальса. Поняли. Сливают.

Быстро запрыгивают в джип-развалюху, из кустов его выкатывают и на высшей скорости, по кочкам, опять на шоссе, а там и в Москву. Сняли, блин, матерьяльчик. В дороге чуть расслабляются. Даже о работе говорить начали, чтоб отвлечься, а то ноги у всех трясутся. Кассетка вот лежит, рядом с камерой, на заднем сиденье. Так что вы, ребятки, уж нарисуйте получше всё, говорит режиссёр. А ребятки только кивать могут. Это тебе не в монитор смотреть. Страшно всё-таки. Ну едут себе и пускай едут.

Машинист жил себе один. Балабанов, допустим, по фамилии, Валерий Борисыч. Из Волоколамска сам. Оттуда дорог в жизнь не очень много ведёт. Чуть не посадили его по молодости и по пьянке. Ножик в кого-то воткнул из друзей-хулиганов – за справедливость.

С кем не бывает. Еле успели отмазать – комсомолец, то-сё – и по быстрому выперли в ПТУ в Москву, на машиниста учиться в Кулаковом переулке. Рабочий резерв партии, хрен посадишь. Не какой-нибудь там студентишка очкастый, интеллектом развращённый.

Ну отучился и жил себе дальше. Составы водил. Женился, то да сё. Пить, кстати, пытался всё завязать после инфаркта. Нельзя ему было пить-то. Врачи предупредили. А завязать трудно. Единицы могут. Иной, глядишь, завязал, а потом – хлоп рюмандель! И понеслась. А Валерий-то Борисыч страдал очень от этого. Рефлексии рабочему классу вроде бы не положены, ан нет – как напьётся, так страдает. Если бы, говорит, не водка, жизнь моя пошла бы по другой колее. Я бы, может, в институте бы выучился. Или начальником стал бы уже давно железнодорожным. Это он ту пьянку с хулиганкой вспоминал, наверное, да молодые годы.

Но вот что его характеризует положительно – на работе почти не пил. Машинисты-то с помощниками, чего греха таить, в кабине позволяют себе. Хоть и редко, но иногда. А чего поезду? Он же по рельсам едет, свернуть не может. А человек профессиональный и выпив слегка поезд вести сможет. Но Борисыч ни-ни. Так, конечно, стаканчик мог опрокинуть по поводу, чтобы коллег не обижать, но не больше. Не то что некоторые. Нельзя ему. Сердце. К нему и не приставали после одного стаканчика, понимали.

Ну и как-то раз собираются они в рейс. А у помощника, как на грех, день рождения. Он отпроситься пытался – ничего не вышло. Кто болеет, у кого дети, а то и тёща. Пригрозил запоем. Вот в рейс скатаешь – и запьёшь. Будь человеком, товарищ. Плюнул он: ладно, мол, поеду.

Ну и поехали. Помощник, ясное дело, бутылку-то взял с собой. Бутылку – это образное выражение. Он три взял на самом деле. И вот выпивает железнодорожный народ в кабине. А Борисыч не выпивает. Ведёт себе поезд. Товарняк тяжёлый, цистерн полсостава – ответственность. Не до пьянки. У этих-то ответственность пропала на каком-то этапе. Борисыч, именинник, говорит, или ты выпьешь за моё здоровье, сучий сын, или я тебя знать не знаю! Повздорили слегка на эту тему. Потом машинист соображает, что если ссора продолжаться будет, то времени вперёд смотреть у него вообще не останется. Проще выпить.

Ладно, говорит, но маленькую. Маленькую, естественно, – отвечают ему. И дают ему маленькую. Стандартную маленькую, двести грамм. Он им: я кому сказал – маленькую! Они: ну ладно, ладно, не ребёнок, пей. Закуси, и не будет тебе ничего. А у них там и закусочка разложена, не очень хитрая, правда. Хлеб с колбасой в основном. Ну и соленьица кой-какие. Валерий Борисыч к компании присоединяется, стакан свой выпивает, занюхивает, закусывает подольше, чтоб не взяло уж совсем. Рация молчит, колёса стучат, всё тихо, спокойно. Закуривает он, оборачивается на дорогу – мать честная!!! – человек на путях стоит!

С машиниста хмель слетает в момент. Как и не пил. Господи, ну на пару секунд ведь! Только отвернулся же на чуть-чуть! И дают гудок, и рёв поднимается такой, что воплей этих козлов пьяных уж и не слышно. А человек стоит, не уходит. И машинист клинит тормоза. Аварийное торможение называется. Состав оседает, песок на рельсы, блокируются частично оси, визг железный. А человек всё ближе. И белый уже совсем Борисыч орёт, хоть его и слышать тот не может: «Уходи, блядь!!! Уходи!!!»